Любовь в тягость

– И вдобавок решили придержать деньги, которые обещали мне в качестве аванса, – продолжал Полледро из ванной, и, пока он мочился, его голос пробивался в комнату сквозь журчание струи. – Отец попросил у Моффо денег, не предупредив меня. Он хочет снова стать владельцем магазина сладостей на улице Джантурко, вернуть обратно то помещение и открыть непонятно какое дело, в его-то возрасте. Кормил Моффо небылицами, как обычно. И тот больше не доверяет мне. Говорит, что я не способен утихомирить старика. Они намерены лишить меня магазина.

– Мы вроде бы собирались обедать? – спросила я.

Он прошагал мимо меня, как будто не слышал вопроса. Подошел к окну и опустил жалюзи. В комнате воцарился полумрак, свет сочился только из ванной, дверь которой осталась открыта.

– Размечталась! – произнес он наконец. – Обед отменяется. В четыре открывается после перерыва магазин, времени осталось в обрез.

Я взглянула на фосфоресцирующие стрелки часов: было без десяти три.

– Мне нужно одеться, – сказала я.

– Ты и так недурно выглядишь, – ответил Полледро. – Но не забудь вернуть мне всё – оба платья, халат и трусы.

Я почувствовала, как сильно бьется сердце. От грубого диалекта Полледро и его озлобленности мне стало не по себе. К тому же в полумраке я не могла разглядеть выражение его лица и было сложно понять, разыгрывает ли он спектакль, пуская в ход свой привычный арсенал – неотесанность, гнев, резкость, – или же его злоба выплеснется наружу и я почувствую ее на своей шкуре. Я видела лишь темный силуэт Полледро, развязывавшего галстук.

– Но это мои вещи, – возразила я, отчетливо выговаривая слова. – Подарок от мамы ко дню рождения.

– Эти вещи взял из магазина мой отец. Так что придется тебе вернуть их, – ответил он, и в интонации его голоса я уловила что-то детское.

Полледро явно не притворялся и не врал. Я представила, как Казерта подыскивает для меня все это, выбирая цвет, размер, модель. И почувствовала отвращение.

– Я оставлю себе только платье, остальное забирай, – сказала я.

И потянулась рукой к кровати, чтобы взять платье и потом проскользнуть в ванную и переодеться; но движение вышло слишком быстрым и порывистым, я задела рукой стену, на которой висела Помпейская Дева Мария со своей сухой оливковой веточкой. Жест должен был выйти более плавным. Теперь мне нужно стараться двигаться медленнее, не так резко, иначе от волнения я начну задевать и опрокидывать все подряд. Я ненавидела моменты, когда тревога брала надо мной верх.

Полледро заметил это беспокойство и схватил меня за запястье. Я решила не вырываться, сознавая, что стоит ему почувствовать мое сопротивление, как он тут же, чтобы подавить его, с силой дернет меня к себе. Я знала, что смогу контролировать ситуацию, не дав его агрессии проявиться полнее, если выберу правильный темп движений.

Он поцеловал меня, не притягивая к себе, но продолжая крепко держать за запястье. Прижав свои губы к моим, он попытался языком разомкнуть их. Поведение Полледро немного успокоило меня: он действовал так, как в подобных обстоятельствах следовало, по его представлениям, действовать мужчине, и вовсе не собирался проявлять агрессию; наверняка у него не было никакого заранее продуманного плана. Возможно, он опустил жалюзи, просто чтобы снять с лица маску напряженности и гнева, позволить себе расслабиться.

Я разомкнула губы. Сорок лет назад я с ужасом и содроганием, смешанными с восторгом, воображала, что у Антонио, тогда еще мальчишки, язык в точности как у Казерты, но не пыталась выяснить, так ли это на самом деле. Поцелуи не интересовали Антонио, он предпочитал изучать грязными пальцами мое влагалище, одновременно схватив меня за руку и направляя ее к своим коротким штанишкам. Со временем я поняла, что язык Казерты – фантазия. Ни один из поцелуев в моей жизни не был похож на те, какие Казерта дарил Амалии, – по крайней мере, какими я их себе представляла. Теперешний поцелуй Антонио тоже не имел ничего общего с играми моего воображения. Да и поцеловал он меня без особенной страсти. Почувствовав, что мои губы поддаются, он резко и с горячностью нырнул мне в рот языком и мгновенно, не отпуская моего запястья, прижал мою руку к своей промежности. Я поняла, что не должна была отвечать на поцелуй.

– Почему ты решил сделать это в темноте? – тихо спросила я; наши губы по-прежнему соприкасались. Мне хотелось услышать его голос и убедиться в том, что он не намерен причинить мне боль. Но Антонио не ответил. Запыхтев, он поцеловал меня в щеку и провел языком по шее, по-прежнему крепко держа мое запястье и с силой прижимая его к своим брюкам. Он распалился, и я осознала, что нельзя оставаться пассивной и просто позволять ласкать себя. Я надавила ладонью ему на промежность. Антонио отпустил наконец мою руку и в неистовом порыве обнял меня. Он невнятно пробормотал что-то, стал искать ртом мои соски, сминая мне пальцами грудь, и приник ртом к гладкой ткани халата, которая вмиг промокла от его слюны.