Любовь в тягость

Отец первым догнал Казерту и повалил на пол. Схватил за волосы и принялся бить головой о перила. Удары отдавались гулким, несмолкающим эхо. В конце концов отец отпустил его, оглушенного болью, в крови; возможно, это дядя Филиппо сказал ему прекратить и проявил тем самым благоразумие, хотя и был вооружен. Крепко схватив отца за руку, он оттащил его от Казерты, иначе дело закончилось бы скверно – отец мог избить того до смерти. Жена Казерты стала помогать дяде Филиппо, взяв отца за другую руку. От Амалии остался лишь голос, она все твердила: “Только не убивайте его, он ничего не сделал”. Антонио, мой товарищ по играм, плакал где-то между лестничными пролетами, он словно застыл в невесомости.

Полледро молчал, лежа со мной рядом, я слышала его дыхание, и мне стало бесконечно жалко того мальчика, каким он был раньше.

– Мне пора идти, – сказала я.

Встав с кровати, я поскорее юркнула в синее платье, чтобы Полледро не успел рассмотреть мой темный силуэт. Почувствовала, что размер подобран безупречно. Потом отыскала в своем пакете белые трусы и быстро надела их. Включила свет. Взгляд у Полледро был отсутствующий. Невозможно поверить, что он – тот самый Антонио и что я нашла в нем сходство с Казертой. Я смотрела на его лежащее на кровати тело – тучное, грузное, голое ниже пояса. Это было чье-то чужое тело, не имевшее отношения к моему прошлому и настоящему, если не считать влажного следа на рубашке. И все же я была благодарна Полледро за то, что он остановился и мне не пришлось терпеть больше боли и унижения, чем я уже вытерпела. Обойдя вокруг кровати, я села с ним рядом и начала его ласкать. Он не возражал, продолжая лежать с закрытыми глазами. Кончил, не издав ни звука, словно не испытал никакого удовольствия.

Глава 19

Море казалось ребристым сизым слепком. Рокот шторма и шум города слились в грозный гул. Я перешла через дорогу, обходя машины и лужи. Немного придя в себя, я остановилась, разглядывая большие отели, мимо которых бежал бурный поток транспорта. Каждое окно и каждая щель в этих зданиях были наглухо закрыты, чтобы внутрь не проникнул рев машин и моря.

На автобусе я доехала до площади Плебисцита. Во всех телефонных кабинах были обрезаны провода, а в кафе, куда я заходила, аппараты оказались сломаны. Наконец мне удалось найти исправный телефон, и я набрала номер дяди Филиппо. Он не отвечал. Я направилась по улице Толедо, магазины открывались после перерыва, становилось многолюднее. Народ толпился у дверей прибывавших автобусов, угловатых и мрачных под навесом серого неба. Неподалеку от площади Данте я купила шоколадку, но лишь потому, что захотелось вдохнуть терпкий аромат кондитерской. Я была настолько взбудоражена происшедшим, что забыла про шоколад, даже не попробовала его, и он таял у меня в руке. И мне совсем не было дела до любопытствующих взглядов мужчин.

Было жарко и душно, и когда я дошла до ворот Альба, опустился вечер. Возле маминого дома продавали черешню, крупную и сочную; я купила полкило. Села в лифт, совсем не испытав при этом удовольствия, поднялась и постучала в дверь вдовы Де Ризо.

Она открыла, глядя на меня, как всегда, подозрительно. Я показала ей пакет с черешней и сказала, что купила специально для нее. Де Ризо вытаращила глаза. Потом отстегнула с замка цепочку и пригласила меня войти, явно довольная этим проявлением внимания с моей стороны.

– Давайте лучше вы ко мне, – сказала я. – Я жду телефонного звонка. – И прибавила, что призраки, даже если приходят, спустя несколько часов перестают быть навязчивыми, а наоборот, становятся покладистыми. – Вот увидите, они начнут подчиняться вам беспрекословно. Если попросите их замолчать, они тут же станут безмолвны.

Слово “безмолвны” своей стилистической окраской привело синьору Де Ризо в восторг. Принимая мое приглашение зайти в гости, она тщательно подбирала как можно более изысканные обороты, стремясь быть на высоте. Она заперла дверь на ключ, а я тем временем открыла мамину квартиру.

Там было нечем дышать. Я поспешила открыть окна, затем переложила черешню в пластмассовую миску и поставила под струю воды. Вдова, настороженно оглядевшись вокруг, села за кухонный стол, как будто по старой привычке. И сказала, словно бы оправдываясь, что мама всегда сажала ее на это место.

Я поставила перед ней черешню. Она выждала, пока я не предложу ей угоститься, потом принялась есть – в ее жестах было что-то детское, и это мне понравилось. Вдова брала каждую черешню за хвостик, клала в рот и сперва перекатывала языком, так что хвостик порхал между ее бесцветных губ; наконец она снова хватала ягоду за хвостик и с тихим щелчком отрывала его.

– Вкусная, – сказала она и, стряхнув с себя напряжение, похвалила мое платье. И подчеркнула: – А ведь я говорила ей, что это синее подойдет тебе лучше красного.