Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков

Через пять дней я поправлюсь, через семь – хочу поехать в Париж. Сегодня я написал тебе длинное письмо, чтобы объяснить тебе, что чувствует мое сердце.

Не сердись на меня и прости меня, если я тебя чем-то обидел. Это потому что, видишь ли, я тебя люблю – и с этим ничего не поделаешь!

Я люблю тебя всем сердцем.

Я стал немного жалким, возможно несу всякий вздор, но не забывай, что я еще болен физически и морально, я был болен до твоего явления – какого явления? Ты хочешь, чтобы я сказал – небесного? Да, для меня небесного. Я люблю тебя, Леонор, как никогда раньше, и хочу умереть в твоих объятиях, или лучше – жить в них. Твой Алекс […]

* * *

[2.5.1891; Дрезден – Москва]

[…] Наконец я счастлив так, как редко бывал.

Я объяснил тебе, как я заболел. Не думай об этом больше, это непростительная чувствительность, и должен признать – я не просто люблю тебя – я тебя обожаю, раз тебе не нравится банальное слово «любить».

Но нет, я предпочитаю слово «любить» и позволь мне произнести его последний раз, перед тем как мы снова увидимся. Поэтому я люблю тебя, любовь моя, со всей силой остатков моей души. Я хотел бы дать тебе лучшее, подарить тебе свою душу, более молодую, чем сейчас. […]

Уверен, что когда мы снова увидимся, я буду испытывать неловкость перед тобой, и не буду знать, что сказать, поскольку наше знакомство, в основном, эпистолярное. Два дня в Берлине, три – в Риме – вот и всё, но уже пятьдесят писем! Я казался тебе странным, уверен в этом. […]

Обожаю в тебе вежливую сдержанность и правдивость, особенно в серьезных и деликатных вопросах.

Думаю, я начинаю тебя узнавать. В общем, сегодня я счастлив и говорю тебе снова, что люблю тебя, Леонор, несмотря на риск прослыть тривиальным, как ты говоришь.

Твой Алекс

[P.S.] Избегай общения с театральным критиком Петром Боборыкиным[414]… Я его знаю и расскажу о нем. Оставайся хладнокровной к критике.

* * *

[4.5.1891; Дрезден – Москва]

[…] В Лондоне гигантская эпидемия гриппа. Восемьдесят семь членов парламента заболели. Думаю, что парламент остановит свою деятельность на какое-то время. Несмотря на свою болезнь, я достаточно много работаю каждый день.

Я был бы очень счастлив, если бы действительно мог не ехать в Лондон.

С радостью бы пропустил встречи со всеми своими друзьями и подругами в Лондоне, чтобы снова быть рядом с тобой и просто целовать твои пальцы, которые я так люблю, и говорить с тобой о многих вещах.

Думаю, что понимаю все порывы твоей чувствительной души и думаю, что ты меня всегда поймешь, так как мы принадлежим к одному типу людей – меланхоличных, но энергичных. […]

* * *

[8.5.1891; в поезде Дрезден – Москва]

[…] Твое письмо было для меня большим подарком с твоей стороны. Но мне стало грустно, не знаю почему.

Чем больше я узнаю тебя, тем больше ценю качества твоей души, и тем больше мне грустно от того, что моя жизнь сложилась, и я не могу отдать всё тебе – еще молодой, еще свободной. Я не могу передать словами, как сильно твоя душа наполняет меня восхищением тобой, твоим характером, твоим духом, всем твоим существом.

Грусть приходит в основном потому, что я не заслуживаю тебя.

Только не осуждай меня за мою склонность к подозрительности. Нет, Леонор, это просто остатки моей большой, ужасной боли. Это совсем не в моем характере.

Я покидаю Дрезден с радостью при мысли о том, что с каждым днем приближается время, когда я смогу снова увидеть тебя, но в то же время это навевает на меня определенную грусть. В этой плохой маленькой студии (потому что других не было) я провел два месяца, работая и думая о тебе каждый миг.

Именно здесь я получал и читал твои письма и писал тебе. Какое счастье я испытал за эти два месяца!

Мое сердце наполнено, мысли сосредоточены на одной цели.

Я никогда не хотел жить больше, чем сейчас, и мысль о смерти не приходила ко мне, как это иногда случалось с тобой – с чувством облегчения.

Спасибо тебе за все, что ты мне рассказала, Леонор, моя милая, дорогая подруга. Мой единственный настоящий друг, мой единственный друг.

И ты тоже, если со мной что-нибудь случится – будь уверена, что все, что есть во мне как в мужчине, будет думать о тебе. Все, что есть во мне как в отце, будет думать о семье.

Если со мной действительно что-то случится (надо быть готовым ко всему), вспоминай меня иногда – и прости меня, потому что я был предан тебе настолько, насколько позволяла моя природа.

Жаль, что ты оказалась в таком отеле[415]. Я дал тебе адрес самой большой гостиницы, удобной и свободной – потому что она большая – и так далее.

Я дважды писал тебе об этом. Но, окруженная людьми и зашуганная всеми этими сплетнями, – понимаю, что ты не могла поступить иначе.

Я плохо знаю Москву, что не радует, но в конце концов я что-нибудь придумаю.