Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков

В любом случае, меня есть задача – я хочу написать твой портрет. Делать или не делать, но это всегда будет правдоподобно, и я поищу большую комнату с хорошим освещением и т. д. и т. п. Там мы сможем оставаться, обедать, читать – я думаю, это самое лучшее, что можно сделать, чтобы иметь ответ на любой нескромный вопрос.

И будет причина скрывать это, потому что все поймут, что я не ни за что на свете не хотел бы, чтобы в Москве знали, что я там, потому что они снова напечатают это в газете – и т. д. и т. п. Это слишком длинно и глупо.

Посмотрим. Но прежде всего я хочу вот чего – я сообщу тебе день и время своего приезда – всегда оставляй два часа на поиски отеля (все переполнено, возможно, из-за выставки), и я приеду к тебе.

Я бы хотел увидеть тебя без Нани, потому что я не хотел бы разыгрывать первый момент встречи, на которую я надеюсь. Хотя бы только на десять минут! Но не будем об этом – это мелочи.

Последние два дня я не писал и не телеграфировал тебе, потому что ждал телеграмм из Лондона, от которых зависел вопрос, смогу ли я обойтись без Парижа и Лондона вообще! Невозможно – я должен совершить это дурацкое путешествие!

Что ж, Леонор, храни тебя бог. Если не для тебя, то для меня. Ты всегда успеешь умереть.

Прижимаю тебя к сердцу. Здоровье у меня в порядке – лишь бы не подхватить в Лондоне грипп, как два года назад. Тогда у меня не хватило бы смелости сохранить тебя для себя.

Напишу тебе – будь свободна. До свидания, мой дорогой друг! [без подписи]

* * *

[9.5.1891; Дрезден – Москва]

Сегодня я телеграфировал тебе, что 30-го числа еду в Москву, не заезжая в Лондон.

Я так рад! Наконец-то хоть немного отдохну рядом с тобой. […] Есть кто-то, кому я могу сказать все, что угодно, с уверенностью, что меня поймут! Мне этого очень не хватало в течение уже двух лет. Давай будем честны друг с другом, как это было до сих пор. У меня, как и у тебя, есть ощущение, что когда слова не совпадают с расположением души в данный момент, их не стоит произносить. […]

…Чувствую себя абсолютно счастливым, но с таким ощущением счастья, когда тебе всегда немного грустно. Я бы хотел написать так, как ты:

наконец-то      наконец-то             наконец-то                            счастье

                                  счастье                                         счастье

и так далее, и так далее,

и повторять это тысячи раз. Твой стиль так выразителен! Леонор, мой милый друг, да хранит тебя бог. Постарайся организовать так, чтобы все куры[416] ушли к своим петухам, все женщины – к своим любовникам, все старухи – в монастырь, все французы – в Париж, и давай пойдем и засядем в Кремле, чтобы представлять союз Италии и России! […]

* * *

[11.5.1891; Дрезден – Москва]

Я хочу «любой ценой», как ты говоришь, быть в Москве 1 июня, провести с тобой хотя бы вечер, хотя бы мгновение, раз уж в отеле, в котором ты остановилась, кажется, «монастырские стены».

Если будешь играть сегодня, оставь мне записку, чтобы я знал, могу ли я тебя подождать или мне нужно вернуться. Я еще не знаю, во сколько прибывает поезд в Москву, но узнаю и телеграфирую тебе. Очень сожалею, что это не простой отель, как все остальные, и что хозяйка сует нос повсюду. Но, в конце концов, всё это пустяки. Главное в том, чтобы я каким-то образом оказался рядом с тобой. […]

Знаю, что императорская семья прибывает примерно в это время в Москву. Думаю, что Москва будет абсолютно забита людьми. Где я найду себе место? Под твоей кроватью, может быть, или мне претвориться опасным любовником Нинетт[417]? Жуковский, вероятно, тоже будет там – это не очень неудобно. […]

Ты действительно ничего не можешь подготовить там, а я не хочу обращаться к людям, которых знаю в Москве, чтобы не вмешивать посторонних, и чтобы я мог отдохнуть. Только с тобой, даже не разговаривая, – целыми днями молчать и смотреть на тебя, сидя у твоих ног, как верная собака, которая нашла своего хозяина после долгих скитаний и не надышится на него. Может, найдешь мне место в своих чемоданах? Или в одном из твоих шкафов? Или я оденусь как Нинетт. Приехать и не увидеть тебя в тот же день – было бы ужасно. Лучше бы ты сама относила письма, но если ты отдаешь их в руки Нинетт или другим людям, то наверняка хозяйка знает, что ты часто пишешь и телеграфируешь человеку с моим именем.

Вот почему мне хочется взять другое имя для переписки. Это очень серьезно. Как только я приеду к тебе домой, твоя хозяйка скажет: а, это тот господин, которому Вы пишете письма? Мне всё равно, но этого нужно избегать, и это так просто. Люди любопытны, особенно в такой деревне, как Москва, и еще француженки в качестве хозяек дома!

Итак, первого июня я хочу быть с тобой любой ценой, и чтобы ты была в одиночестве – остальное мне безразлично. Можешь сказать, что ты старинная подруга моей семьи твоей глупой хозяйке. Надеюсь найти меблированные комнаты без хозяек – изолированные – но кто знает, в этот дурацкий период, когда вся Москва будет ходить на голове.