Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков

Напишу тебе еще раз по этому поводу. Как только я вернусь, примерно io апреля, мне придется снова поехать на гастроли в Австрии, которые будут гораздо более утомительными, чем в России, потому что здесь нужно посетить не два города, а около десяти с багажом, отелями, железными дорогами и т. д. и т. д…».

Ты можешь написать всё это, вставляя свои фразы, но смысл примерно таков.

Впрочем, это только предложение – ты сама лучше будешь знать, что делать.

Можно сказать, в том числе: «Как глупо, что я всего этого не предусмотрела, но, увы, мы в руках наших контрактов и людей, которые их с нами заключают. До приезда в Вену и встречи с агентами я не могла знать, – Австрию или Испанию я собираюсь посетить на этот раз. Мне все рекомендуют Австрию из-за выставки[490], которая откроется в Вене 1 мая» – вот так, это всего лишь идеи, воспользуйся ими – если они тебе нравятся. […]

[P.S.] Не забывай всегда писать: «через Бриндизи». Это письмо, вероятно, покинет Порт-Саид и дойдет до тебя в Триесте около 26-го. Не говори старушке Хатцфельдт ничего, кроме того, что ты едешь к врачу, чтобы посоветоваться о том, как провести месяц отдыха перед поездкой по Австрии. Не забудь оставить деньги, а также драгоценности в Триесте в известном банке или безопасном месте. Тебе скажут где.

* * *

[18.2.1892; Каир – Вена. Телеграмма, с пометой Элеоноры Дузе[491]]

НАДЕЮСЬ НА ТЕЛЕГРАММУ ПОСЛЕ ПРЕМЬЕРЫ[492]

* * *

[21.2.1892; Каир – Триест]

Получил телеграмму, как только было отправлено мое письмо. Я имею в виду телеграмму: «Огромный успех».

Я так

рад! Но сказать тебе, что я счастлив, нет, не могу. Меня охватывает ужасная печаль. Жизнь без тебя для меня – уже не жизнь. Но ничего не поделаешь, поэтому волей-неволей подчинюсь.

Когда я думаю о том, как нас разделит Америка, мне больше не хочется жить.

Если бы я был моложе, всего на десять лет, для меня это не имело бы значения, потому что я бы чувствовал, что контролирую ситуацию и для себя, и для тебя. Теперь мои дни сочтены, и я подчиняюсь силе обстоятельств, даже не желая бороться.

Я всегда думаю о твоей жизни без меня. И чем больше об этом думаю, тем больше мне хочется устроить для тебя жилище на этой глупой земле. Думаю, что Венеция – это лучшее, что тебе нужно, и если твои дела в Австрии пойдут хорошо, мы организуем это в августе. Хочу, чтобы у тебя были две или три красивые, простые, но элегантные, уютные комнаты. Ты должна знать, что у тебя есть убежище, дом – с твоими воспоминаниями, с твоими друзьями, с самой собой, с памятью о твоем отце. […] Я мечтаю о лучшем для тебя, и если мы доживем, то сделаем это. […]

* * *

[7.3.1892; Каир – Бриндизи]

Дорогая госпожа и подруга, пишу Вам два слова, чтобы сообщить, что буду ждать Вас в Александрии.

Я надеюсь, что погода будет хорошей, когда Вы будете здесь. Луна будет полной 13-го, так что если на море тепло и спокойно – Вы на нее полюбуетесь. Глядя на нее, подумайте немного о друге, который предан Вам и который хотел бы сделать целью своей жизни помощь Вам, даже в ущерб себе. А. Волков

fP.S.] […] По утрам ешьте только кашу с молоком и избегайте острого за ужином. Вот от чего я заболел.

* * *

[22.3.1892; Луксор – Луксор. Телеграмма в Луксор, отель «Луксор», госпоже Маркетти]

ЗАБРОНИРОВАЛИ ДЛЯ ВАС ОДНОМЕСТНУЮ КАЮТУ НА HYDASPES 29 МАРТА С МЕСТОМ ДЛЯ ГОТОВКИ ЗА ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ ПЛАТУ

* * *

[4.4.1892; Каир – Триест]

[…] Твоя телеграмма пришла в этот момент, это уже вторая. На сердце стало полегче, Леонор, моя дорогая подруга. Ты на работе и грустишь. Хотя не больше меня. Моя работа не идет.

Я хочу только одного: сделать твой портрет. Чувствую, что могу сделать это сейчас, и после работы над всеми фотографиями твоих поз, которые я заказал, остановился на одной, единственной хорошей – в анфас, и подготовил ее достаточно, чтобы можно было сделать интересный портрет, используя всего лишь несколько сеансов. Я хочу, чтобы осталось что-то настоящее, твое, и при этом показало бы все прекрасные стороны твоего лица. Не увеличенные глаза и преувеличенные качества, как всегда делают. Из всех фотографий, что мы заказали, есть только одна, на которой ты – это ты.

И правда красивая – я хочу отобразить твой уникальный взгляд, который никто не описал, но который составляет твою индивидуальность. Обычно, когда люди поднимают брови, они выглядят удивленными, встревоженными или любопытными. Ты же остаешься спокойной – лишь немного грустной, но отдохнувшей, умиротворенной, с безмятежностью во взгляде. Когда ты беседовала в «Отеле дю Нил», я смотрел на тебя и видел в тебе маленькую девочку, занимающуюся домашними делами, ушедшие дни твоего печального, но прекрасного детства. У тебя был такой взгляд, и, несмотря на твои поднятые брови, была видна воля, которая сделала тебя той, кем ты являешься.

Моя грусть сложна, хочешь ли ты, чтобы я рассказал тебе о ее глубине?