Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков

Только подумай, что таким образом твоя поездка тоже будет оплачена. Ответь мне на этот вопрос и будь практична. Спасибо тебе за твои обещания ничего не покупать. Напиши мне, что ты сделала, чтобы отложить деньги, чтобы они не разлетелись от тебя. Я прижимаю тебя к сердцу, дорогая Леонор, и целую твои губы, такие нежные. Подумай немного обо мне и прости меня, если я люблю тебя, – в конце концов, я всего лишь такой же мужчина, как и все остальные, и тот, кто, узнав тебя, не полюбил бы тебя, был бы просто глупцом.

Я всё понял. До свидания, напиши мне, если сможешь! В любом случае верь, что никто на свете не любит тебя больше меня. Твой Алекс.

[P.S.] Каждое мгновение дня думаю о тебе.

* * *

[15.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

[текст, добавленный на полях] Из твоей телеграммы: «Пишите – мое единственное желание». Спасибо тебе, мой милый друг. Если бы только это могло продлиться еще немного!

Если бы Вы только знали, какую радость доставило мне Ваше последнее письмо, мой дорогой, добрый друг!

Я вижу, что Вы успокоились, и хотите получать от меня новости, мои письма. […]

Отсюда я вижу дам, которых Вы описываете. Я вижу, как одна дама входит и обнимает Вас, я никого не называю из осторожности по отношению к нашей полиции, кто знает, какое письмо может быть прочитано. Вы говорите: «Разве трудно чему-то хорошему жить и оставаться в сердце?» (в Вашем?).

На что Вы намекаете?

Но разве Вы не видите, мой друг, что оно не только остается,

но и процветает. Разве Вы не чувствуете этого, разве Вы не читаете мои письма??! И зачем тогда нужны письма?

Даже если бы я ничего Вам не писал, разве Вы не разбираетесь достаточно в мужчинах? Да, в том-то и беда, что мы слишком мало знаем друг друга. Мы слишком мало видели друг друга. Два дня! Если бы я был уверен, что у Вас могли остаться хорошие воспоминания, клянусь Вам, я бы смотрел в будущее с полным спокойствием, доверием, уверенностью. Теперь же я не могу, потому что не только не знаю достаточно о том, что происходит в Вашем сердце, о Вашей устойчивости впечатлений, но до сих пор Вы даже не дали мне права надеяться. Напротив. Основополагающая идея Ваших чувств всегда находилась за пределами будущего, и Вы впервые спрашиваете меня, нет ли возможности увидеться снова. Спасибо, мой друг, за этот вопрос, я хотел бы заключить Вас в свои объятия и прижать к своему сердцу, пока Вы не скажете «хватит».

Да, моя дорогая Леонор, если бы я только знал, что того хорошего чувства, которое ты испытываешь ко мне, несмотря на всю твою прошлую печаль, может хватить тебе на какое-то время, я был бы очень, очень счастлив.

Я уже писал тебе, что проклинаю чрезвычайные обстоятельства этого года, которые меня удерживают. В целом я свободен и давно бы следовал за тобой, потому что не знаю расстояний в делах сердечных.

Просто так совпало, что мне предстоит завершить всё, что было начато три года назад, для большой выставки, запланированной и организованной давно.

Я едва смогу выполнить то, что обещал.

Через два с половиной месяца – я свободен и буду свободен очень часто.

Мне нужно увидеть тебя, ты это понимаешь, поэтому не задавай мне вопросов, как будто ты этого не знала.

Это письмо попадет тебе в руки и тогда, когда ты будешь окружена обществом – званые вечера, обеды, ужины. Ты понимаешь, как всё это меня печалит. Скажи мне, думаешь ли ты иногда обо мне в это время, только честно.

Я люблю твою полную правдивость.

Также скажи мне, думаешь ли ты, что сможешь удерживать меня в своих мыслях, если не в своем сердце, какое-то время… нет – ничего не говори.

Будь свободна, как птица. Какое право я имею на тебя? Я не хочу портить тебе жизнь.

Просто хочу, чтобы ты знала – я твой в радости и в горе.

Если ты в каком-то смысле забудешь меня, помни обо мне как о друге, потому что я не верю, что есть кто-то, кто любит тебя больше, чем я, и считаю, что достоин твоей дружбы.

Я никогда не скажу тебе ни малейшей прямой или косвенной лжи – и я прощу тебя – всегда, даже если сам буду страдать.

По поводу страданий. Видишь ли, всё произошло так, как я тебе однажды сказал.

Я знал, что ты понравишься русской публике, потому что, несмотря на ее глупую слабость ко всему французскому, у нее прекрасное сердце, а ты сделала ставку, прежде всего, на сердце! В статье, которую ты мне прислала, действительно это упоминается, и я очень, очень рад, что эта грань твоего творчества уже оценена по достоинству. Теперь они как овцы, будут следовать за тобой, и возносить до небес. Не забывай, что у меня русское сердце, которое умеет понимать, но и умеет страдать. Не забывай, что ты оживила это сердце, и ожившее, оно снова сможет страдать.