Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков

Я абсолютно никого не вижу, никого не хочу видеть. Я отказываюсь от ужинов, званых вечеров.

От всего.

Вы всегда у меня перед глазами. Особенно такая, какой Вы были утром.

Что бы я отдал, чтобы сделать Ваш большой портрет в этом зеленом костюме с небесно-голубыми отворотами!

Часто, часто я думаю об этом и еще кое о чем. Алекс

[P.S.] Целую Ваши руки, моя добрая подруга. Я верю в Вас. Я верю в Вашу правдивость. Мне кажется, я знаю Вас так же, как знала и ценила Вас она. Да хранит Вас Бог.

* * *

[19.3.1891; Дрезден – Петербург]

Получил Ваше доброе письмо и еще лучшее от воскресенья. А также все статьи критиков. Я очень счастлив, что у Вас успех и всё хорошо. Напишите, пожалуйста, об этом вкратце, а также, о дамах, которые о Вас заботятся. […]

Буффи[395] может быть и ангелом, но это несерьезно. Для этого есть банки. Англичанин никогда не хранит деньги, даже если он миллионер. Поэтому Буффи не должен их хранить. Их могут украсть, он может внезапно умереть и т. д. и т. д. Немедленно разберитесь с этим – будьте серьезны. […]

Всегда заранее договаривайтесь о цене и пишите в журнал расходов. Однако я думаю, что Вы не сможете этого сделать, никогда этого не делая.

Люди, которые о Вас заботятся, превосходны, но совершенно непрактичны. Графиня Левашова, например, вместе со своей семьей съела, не зная как, по меньшей мере, пять миллионов франков и находится сегодня в очень критическом состоянии.

Не берите с них пример. Будьте строги, ведь Вы только начинаете. Для всех этих людей – всё равно, хватит Вам на жизнь или нет. Люди даже скажут, что оставить театр было бы ужасно, ведь тогда они не смогут Вас увидеть! Но я забочусь о Вас больше, чем о Вашем театре. Я хочу видеть Вас свободной от всех этих вынужденных

тревог. […]

* * *

[1.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

Пришли два Ваших последних письма, и я Вам отправил телеграмму. Я уязвлен. Я, который когда-то не знал, что такое подозрение, теперь подозреваю. Я не заслуживаю тебя Леонор – и это чувство тяготит меня.

Насколько ты была мудра, добра и проста, настолько же я был глуп, глуп и непростителен. Если ты можешь простить меня в глубине своего сердца, то я не могу простить себя – потому что передо мной есть блестящие доказательства того, что я уже не тот, что прежде, что моя жизнь изменилась.

Я считал себя умным – теперь я так больше не считаю, уверяю тебя. Сегодня я не могу написать тебе длинное письмо. У меня есть время, но мне слишком грустно.

Жуковский[396] добр и образован – вещь редкая для России. Увы, он не опасен для женщин, и это было самым большим несчастьем его жизни…

Знаешь что, Леонор, сделай что-нибудь, займись любым делом, и ты будешь удовлетворена.

К примеру, напиши о своей жизни, своих впечатлениях, роман, новеллу – всё, что ты захочешь. Твоей вечерней работы больше недостаточно.

Или лучше почитай серьезные вещи, а не эти дурацкие романы.

Например, почитай переписку Вагнера и Листа. Это была последняя любимая книга М.[397] Там есть очень интересные вещи. Возможно, книга переведена. Почитай И. Тэна «Происхождение общественного строя современной Франции», «Заметки об Англии»[398] — прекрасные вещи!

Пиши на итальянском языке. Пиши все, что придет тебе в голову, ты такая оригинальная и умная! Это пойдет тебе на пользу, а мы прочитаем это потом в Москве…

Сегодня, уверяю тебя, у меня не хватает смелости сказать тебе что-нибудь ласковое. Тем более что вчера или позавчера ты уже, должно быть, получила ужасное, язвительное письмо – и глупое, потому что его содержание ложное. Пожалуйста, пойми, что я чувствую. Чем больше я узнаю тебя, тем больше восхищаюсь. Да, я счастлив, что знаю тебя.

Не беспокойся о моих письмах, я не заслуживаю твоей боли. Твой Алекс. […]

* * *

[21.3.1891; Санкт-Петербург – Дрезден. Письмо Элеоноры Дузе Александру Волкову][399]

* * *

[21.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург; I]

[…] Мне нечего больше добавить, кроме того, чтобы снова напомнить Вам о том, чтобы Вы думали только о своей работе, то есть откладывали доходы от Вашего труда и заботились

о себе. Чем больше у Вас будет schei, bessi[400], чентезими, тем более сильной Вы будете перед всяческими случайностями и никакие Рокамболи[401] не смогут залезть ни в Ваш карман, ни, к примеру, в карман Оппенгейм[402]. Еще раз: это смешно! Если это Вас успокоит, опишите мне суть Ваших страхов в точности, как если бы Вы рассказывали об этом своему исповеднику. […][403]

* * *

[21.3.1891; Дрезден – Петербург; II]

[…] Думаю, через два с половиной месяца Вы будет уже в Европе. В следующем году Вы снова должны приехать в Россию – вместо того, чтобы ехать в эту Америку.

Вы можете заработать свои деньги ближе – зачем так далеко ехать. И потом, Берлин, Вена – всё это по пути.