Любовница не по карману

Я долго просидела в машине, не будучи в силах пошевелиться. Мне показалось тогда, что вся моя жизнь разрушилась. Что все кончено. Федор бросил меня, причем сделал он это некрасиво, как трус, даже не поговорил со мной, не объяснил, не дал мне возможности помочь ему или хотя бы проститься… Оставил письмо в машине – мол, прочти, дорогая, когда меня уже не будет рядом с тобой. Очень по-мужски!

Григорий убил человека, и теперь все-все, каждая вещь в доме будет напоминать нам об этой ужасной трагедии.

Алик сейчас помогает отцу закапывать труп. Или сжигает перепачканное в крови покрывало, в котором его привезли в лес…

А еще… Еще я хранила одну тайну, с которой и вовсе не знала, что делать. Надо же было такому случиться – именно в тот день я узнала, что беременна! Я и из больницы-то сбежала только потому, что не могла больше находиться там совсем одна – в «обнимку» со своей новостью. Я не знала, что мне делать дальше и как я объясню Грише свою беременность. Понятное дело, что ребенок от Федора. Но как я объясню это мужу?! Признаться ему во всем? Стыдно сказать, но тогда-то я и поняла: я недостаточно хорошо знаю мужа, чтобы предугадать его реакцию на мое признание. А если он ударит меня, обзовет шлюхой и выставит за дверь? Да, конечно, он будет абсолютно прав, но я не могла такого допустить. Надо было что-то придумать, но что? Я даже мысленно обращалась за советом к Алику, к нашему с Гришей здравомыслящему и практичному Алику. Помимо того, что он приходился сыном Гриши, Алик в последнее время стал и для меня близким, родным человеком. К тому же он был молод, смотрел на мир свежим взглядом и никогда ничего не усложнял. Мне иногда казалось, что он знал ответы на все вопросы и был в гораздо большей степени мужчиной, нежели Гриша. Да, по сути, он-то и являлся негласным хозяином дома, и все решения, которые принимал Гриша, были на самом деле осторожно и тактично подсказаны ему Аликом. И за что я особенно была благодарна моему пасынку – так это за то, что он никогда не злоупотреблял своим влиянием на отца и никогда не унижал его, слабого и оторванного от действительности, а напротив, старался всегда поднять его самооценку. Редкое качество для сына, вынужденного терпеть рядом с собой мачеху.

Ковер я никуда, конечно, не повезла. Я вообще плохо помню эту ночь, так мне было скверно. Я вернулась домой, выпила валерьянки и постелила себе в кабинете Гриши. Главным для меня в тот момент было не думать о Федоре и дождаться возвращения моих мужчин. Если они вернутся, твердила я, значит, все обошлось, их нигде не остановили. Если же они к утру не вернутся, значит, все очень плохо. И Гриша сядет за решетку.

Утомленная, с головной болью, я то и дело задремывала, но почти сразу же просыпалась и, вслушиваясь в тишину, понимала, что они еще не вернулись. Рассвело, комната медленно наливалась сиреневыми утренними сумерками, и даже белые стены стали лиловыми, холодными… Я лежала, съежившись под одеялом, и молила Бога только об одном – чтобы Гриша с Аликом вернулись! Конечно, я представляла себе, как они сначала вырыли глубокую яму – на это наверняка потребовалось не так уж мало времени. К тому же, если они благополучно выбрались из Москвы, потратили примерно около часа или даже больше на то, чтобы найти подходящий лес. Я считала часы, минуты и пыталась понять, что испытывали Гриша с Аликом, закапывая труп. Вероятно, они действовали как во сне, и их сознание было заморожено, как бывает заморожена десна перед удалением зуба – так организм защищается от стресса. Я знала это, потому что и сама не раз испытывала нечто подобное, когда на меня обрушивался град ударов. Один мой сожитель бил меня по голове и по лицу, и если первая пара ударов была болезненной, то потом боль как бы утихала, и я не воспринимала ее уже так остро. Да и самую ситуацию я воспринимала словно сквозь пелену помутненного сознания – тоже не так остро.

Сон одурманивал меня, я начала воспринимать все творившееся со мной как дурной, тяжелый кошмар. И перед тем как открыть глаза после очередного пробуждения, я мечтала оказаться в больничной палате. Вот тогда бы я точно знала, что все произошедшее с Гришей было просто сном, а я будто и не сбегала из больницы.

Но, открыв глаза, я вновь видела стены кабинета, и мне становилось холодно.