Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Не буду утомлять читателя описанием того сражения, скажу лишь, что победа была за нами, а сам я получил во время оного пять ранений, два из которых оказались смертельными, но, как уже знает читатель, я жив и по сей день, когда пишу эти мемуары. А за окном уже лето 1796 года.

Заканчивая повествование о турецкой кампании, не могу не сказать о Василии Пердунове, уже упомянутом мною.

Василий заслуживает отдельной страницы в моих мемуарах, потому что был он личностью выдающейся, и я не хочу, чтобы его след затерялся среди исторического праха.

Василий служил в нашем полку еще до моего появления в нем. Израненный за время долгой службы, он был отставлен по моему рапорту в январе 1741 года, получил хорошую пенсию и удалился в свою деревеньку. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. А вот о его боевых подвигах я расскажу.

Уж не знаю, то ли природа решила наделить его способностями, согласующимися с родовой фамилией, то ли его предки получили сию фамилию за выдающиеся достижения в той области, которую она называет, но Василий и в самом деле был мастером сего искусства. Говорю «искусства» без малейшей иронии, потому что дар Василия превосходил самое богатое воображение.

Он был самым мощным оружием нашего полка, потому что одним залпом из своего жерла мог уничтожить несколько дюжин врагов. Поэтому мы берегли его как зеницу ока и прибегали к его помощи только в самых крайних случаях, когда нам грозил разгром от превосходящих сил противника.

Происходило это следующим образом: Василий становился на четвереньки и, обнажив зад, «накачивался», как он сам это называл. Со стороны казалось, что он сосредоточенно думает, на самом же деле он производил работу в своем кишечнике, которая продвигала газы к естественному выходу. (Для накопления очередной порции газов, достаточной для выстрела, ему требовалось обычно от пяти до десяти минут. Кто-то может сказать, что за это время враг мог провести успешную атаку. Это соображение, однако, не учитывает того обстоятельства, что первый выстрел ошеломлял врага настолько, что тот еще долго не мог прийти в себя.)

Когда «накачка» достигала требуемого значения, Василий командовал: «Поднимай!».

Надо сказать, что стоял он при этом на специальном поддоне, оснащенном четырьмя ручками, у каждой из которых находилось по специально обученному солдату. Они-то и поднимали Василия по его команде. За этим могла последовать команда «Пли!» или же, в зависимости от тяжести ситуации, Василий производил безогневой выстрел. В первом же случае еще один специально обученный солдат подносил горящий фитиль к выходному отверстию, и после выстрела огневой вал, сметающий все на своем пути, обрушивался на врага. И должен сказать, что из двух вариантов этот был наиболее гуманный, потому что уничтожал противника мгновенно. Во втором же случае, без запаливания, враги умирали в страшных мучениях от удушья, харкали кровью и раздирали себе шею. Прознав о нашем секретном оружии, турки из кож вон лезли, чтобы уничтожить его. Но мы берегли Василия. Со временем поддон оборудовали специальным щитом, имеющим отверстие с раструбом, это было призвано защитить мягкое место Василия, которое к тому времени уже было изранено до неузнаваемости. Если бы не наш полковой хирург, то сомнительно, что Василий вообще смог бы пользоваться этим местом по его прямому назначению.

Где ты теперь, мой друг Василий? Боюсь, что твои кости давно истлели на деревенском кладбище...

Убыточные утехи

(От В. Протова: здесь опять обнаруживается прискорбная лакуна в мемуарах барона и далее текст относится уже к 1744 году.)

...исполнение конфиденциальных поручений императрицы – одна из почетных обязанностей офицера Ее величества. Зимой или летом, днем или ночью, в холод или жару ты должен исполнять свой долг и по мановению царственного перста отправляться в путь. Впрочем, поручение, о котором идет речь, не было сопряжено со смертельными опасностями для моей жизни. И кирасирам, находившимся в моем подчинении, нечего было опасаться. Это поручение Ее величества свидетельствовало о том доверии, которое государыня Елизавета Петровна питала ко мне, хотя моя служба у нее и начиналась при обстоятельствах для меня не очень благоприятных.

(От В. Протова: здесь имеются в виду факты, относящиеся к опущенному в мемуарах периоду жизни барона, связанные с государственным переворотом 1741 года; см. об этом в «Исторической справке», которую издательство сочло уместным поместить в конце книги.)

Будучи вызван в покои императрицы, я получил распоряжение следовать в Ригу.