Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Они почему-то решили, что отведенные им места ущемляют их самолюбие и не соответствуют месту, которое они занимают в обществе. Потому как, заявляли они, с одной стороны, они вроде бы первые, но по существу оказываются последними, если они правильно поняли мои намерения. По их словам, получалось, что позиция в конце намного авантажнее позиции в начале. Не знаю, на чем основано было их заблуждение, будто они будут в чем-то ущемлены на том месте, которое я им указал, но я поспешил их заверить, что ничего подобного не имел в виду, и они тем скорее убедятся в справедливости моих слов, чем скорее вернутся на свои места. Тем более что нам, так или иначе, нужно торопиться – упаси бог, если враг сейчас предпримет серьезную атаку.

Без особого энтузиазма, но дамы вернулись на свои места.

А тут совсем некстати и в самом деле прибежал мой вестовой – доложить, что турки и впрямь предприняли серьезную лобовую атаку.

Я приказал им держаться до последнего, если будет совсем трудно – разбудить моего друга Василия Пердунова, а пока не мешать мне, поскольку моя честь не позволяет мне покинуть это ристалище, покуда я не выполню свой рыцарский долг, и уж тогда я смогу обнажить мое другое оружие – клинок дамасской стали – и присоединиться к ним на поле боя с врагом.

Вестовой убежал исполнять приказание, а я вновь обратился к моим дамам, которые, похоже, застоялись в своих позах и как породистые лошадки начинали бить ножками.

Теперь ничто не мешало мне удовлетворить их желание – быстро, увесисто и с удовольствием как для них, так и для меня, – к чему я и приступил немедленно, расположившись за последней из дам, которая сладострастно крякнула при моем вхождении. Другие завистливо обернулись на этот вскрик, но и им не пришлось долго ждать мига наслаждения – пройдя через первую, я вошел во вторую, в третью, в четвертую (что требовало от меня немалой виртуозности, так как приходилось попадать в цель с расстояния) – и все они, мои уточки, крякали от удовольствия.

Когда до меня донесся крик последней (или первой – как посмотреть) из них в этом ряду, той, что я поставил у конской привязи, и я полностью уверился, что не посрамлю чести рода Мюнхгаузенов, у меня отлегло от сердца.

Ни одна из дам не осталась обиженной – всем досталось, всем хватило, и я думаю, если бы их было и поболе, то и тогда никто из них не остался бы внакладе. Все они оказались нанизаны на мой вертел и ничуть не страдали от этого, напротив, словно просили поддать жару. Их сладострастные стенания были и в самом деле похожи на утиные клики, далеко разносящиеся по округе. Не удивлюсь, если они насторожили турок («Откуда тут не в сезон могли взяться утки, – возможно, думали они. – Не скрывается ли за этим какая-то подлая ловушка?») и ослабили их натиск.

Наши упражнения продолжались достаточно долго, чтобы окупить все труды моих милых прелестниц по упорным поискам иностранца, спасшего их от огня в морозную ночь более полутора лет назад. Да и я получил некоторую компенсацию, потому как после того происшествия у меня оставался осадок неудовлетворенности – шелковистые ягодицы не шли у меня из головы, как не идет из головы у рыбака осетр, сорвавшийся с крючка.

Должен сказать, что все вместе мы являли собой подобие некоего удивительно гармоничного музыкального инструмента, который, словно подчиняясь воле дирижера, исполнял сладострастную фугу, завершившуюся мощным аккордом – двенадцать утиных кликов, слившихся в один, и добавившийся к нему громкий стон, что вышел из моей груди. Так завершилась эта музыкально-акробатическая пиеса, к взаимному удовольствию всех ее участников.

А если у кого-то из читателей возникло сомнение в правдивости моего рассказа, то я приведу один убийственный аргумент, который исключит малейшие основания для сомнений такого рода (я уж не говорю о том, что внимательный и добросовестный читатель, сопереживавший мне в вышеописанных приключениях, не может сомневаться насчет моих мужских достоинств и способностей). Ежели ты, мой недоверчивый читатель, усмотрел ложь или преувеличение в моем рассказе, то позволь мне спросить у тебя: если это выдумка, то как можно объяснить, что крякнула последняя (или опять же первая – как посмотреть) из моих уточек? С чего это она тогда так сладострастно вихляла гузкой? Не слышу ответа... А не слышу его по одной причине: возразить-то нечего, потому что барон Мюнхгаузен ни на йоту не солгал и не преувеличил в своем рассказе...

Щедро и не жалея ни трудов, ни себя самого, сеял я свое семя на просторах великой Руси. Вот и мои шелкозадые уточки разлетелись по домам, неся в себе то, что было мною посеяно. Придет время, и взойдет моя поросль, и узнает ее мой читатель по моим повадкам и характеру, потому что сильна кровь Мюнхгаузенов и непременно должна проявить себя, если не в первом, так во втором, третьем, а то и в десятом поколении.

Усадив моих уточек в их карету и дав команду кучеру скакать скорее подальше от театра военных действий, я сам вскочил на коня и помчался к полю боя.