Люди Джафара

Чудесным весенним вечером, дня через два после комсомольского собрания, я шёл в сопровождении своего персонального командира взвода в направлении штаба училища. Шёл на последний, кульминационный акт этого спектакля, на Совет училища.

И шёл, честно говоря, как-то вяло, нерешительно: вроде всё уже решил, чётко и бесповоротно, ещё в ту памятную ночь у Маринки, а всё же осталась внутри какая-то чревоточинка, какой-то неприятный холодок неуверенности. Дескать, конечно, всё невмоготу, уходить надо однозначно, вопрос закрыт, но…

И вдруг увидел двух мальчишек, двух сорванцов, из тех, которые играют в войну в полутёмных подвалах и подкладывают самодельные хлопушки на трамвайные рельсы. Эти молодцы шли прямо по верху забора, время от времени хватаясь для устойчивости за ветки деревьев.

Пацанята были такие симпатичные, такие ЖИВЫЕ, что я невольно приостановился, чтобы понаблюдать за ними.

Взводный, конечно, тут же занервничал:

«Вы чего это, товарищ курсант? Продолжать движение!»

А я даже улыбнулся от удовольствия: настолько неестественно выглядел этот бравый советский офицер в сравнении с теми мальчишками на заборе.

И тут вдруг оказалось, что ветки на их пути уже закончились, а разве без веток далеко уйдёшь?

«Прыгаем?» — спрашивает один парнишка.

«Куда? В училище?» — уточняет другой.

«Та-а… — равнодушно тянет первый. — Там нечего делать…»

И они спрыгнули по ту сторону забора.

Меня как прострелило: вот она, мудрость, вот оно, знамение! Недаром говорится, что устами младенца… и всё такое. Теперь у меня уже не оставалось никаких «но»: я верил этим мальчишкам. Я и сам был точно таким же лет десять назад.

Да, теперь у меня не было сомнений. Абсолютно. А была только уверенность в правильности своего выбора и ещё немного лукавой гордости: ага, все эти «фуражка-звёзды» в штабе, которые собрались и ждут меня, они сидят там толпой, чтобы принять решение о моей дальнейшей судьбе; и знать не знают, бедняги, что такое решение только я могу принимать, я один, самолично, и никто другой; и ещё не знают, что я такое решение уже принял.

Совет училища — собрание очень представительное. В него входят кроме всех высших чинов Управления также начальники всех служб и всех двенадцати учебных кафедр, а также все мои прямые командиры — от командира дивизиона до командира отделения включительно. Возглавляет Совет училища лично генерал-майор Старун.

И полномочия у Совета серьёзные — именно этот орган решает, подавать документы того или иного курсанта на отчисление или нет.

«Мой» Совет училища проходил по стандартной схеме. Сначала выступали мои прямые командиры. И уж конечно, глядя на Джафара, выплеснулись они по полной программе. Впрочем, разумеется, больше всех «метал икру» сам Джафар. О, досье у него было подготовлено что надо! Он вспомнил всё — даже то, что я когда-то на первом курсе, сразу после КМБ, начальнику службы тыла честь отдал не по Уставу.

Когда командиры закончили, было дано слово начальникам служб и кафедр, потом — офицерам Управления. Но все они — буквально все — воздержались. Это была не их война и впустую расходовать боеприпасы им не хотелось.

Но если честно, как выступления командиров, так и молчание остальных не имели ровно никакого значения: всё-равно здесь всё решал только один человек — генерал. Обычно он принимает решение, а все голоса Совета плавно и корректно склоняются на ту чашу весов, где уже покоится его стапятидесятипятимиллиметровый голос.

А генерал-то как-раз решения о моём отчислении принимать и не хотел: для него это обернулось бы порцией вливаний из Москвы.

Поэтому он обдумал все обвинения в мой адрес, тяжело взглянул на меня и пробасил:

«И всё же мне хотелось бы услышать ваше мнение, товарищ курсант. Ответьте мне — конкретно, без увиливаний — хотите вы учиться в этом училище или нет?»

Я пробежался взглядом по лицам офицеров и в глубине души усмехнулся. Я прекрасно понимал, чего они в этот момент от меня ждут, какая моя реплика должна сейчас прозвучать по сценарию. Что-то вроде:

«Товарищ генерал-майор! Товарищи офицеры! С величайшим прискорбием хочу довести до вашего сведения, что в полной мере осознаю, насколько неправльно вёл себя во взаимоотношениях с командирами и начальниками, а также с сослуживцами по подразделению, насколько недостойно будущего офицера относился к выполнению уставных требований и приказаний командиров и начальников. Прошу дать мне возможность загладить и искупить мои ошибки и недочёты по службе отличным поведением и образцовой успеваемостью. Обещаю в кратчайшие сроки исправиться и заслужить похвалу и одобрение моих командиров и начальников…»

Примерно этого от меня и ждали. А я вспомнил о том, что когда закончится Совет, всё пойдёт по-старому, как ни в чём не бывало — и снова они будут иметь надо мной власть, власть, тем более полную, что я отдамся им добровольно, — и снова мне придётся спать на соседних койках с предателем-Пирогом, и подчиняться Джафару, и самому становиться Джафаром на всю свою жизнь, а потом, после училища, я буду обречён ещё на двадцать пять лет подобного безумия…