Люди и боги. Избранные произведения

Она молчала. Она все так же сидела, припав к нему, и его лицо купалось в ароматной прохладе ее шелковых волос… В волосах жила душа, он ее чувствовал… Он долго и проникновенно смотрел на жену, и в глазах у него светилась мольба, мольба за ее счастье, за их обоюдное счастье.

— Можно мне? — спросил он больше глазами, чем на словах.

Она ничего не ответила и только уронила голову к нему на колени.

Он торопливо достал ножницы из ящика.

Ханеле лежала у него на коленях, отдав голову, как выкуп за счастье их обоих… Глаза ее были полузакрыты, она о чем-то мечтала… А ножницы повизгивали над ее головой, срезая прядь за прядью.

Проснувшись утром, она взглянула в зеркало, висевшее против ее кровати. Ее охватил ужас, ей казалось, что она сошла с ума и лежит в больнице… — На столике, рядом с кроватью, лежали мертвые косы. Душа, что жила в этих косах, когда они росли на голове, теперь была мертва, и косы напоминали о смерти…

Она закрыла лицо обеими руками, и рыдания огласили небольшую комнату…

Симпатия

Пер. М. Шамбадал

— В чем дело? Чего вы хотите? Вы, что ли, на ней женитесь? Я! Я! Я! — кричал парень с озлоблением.

— Но подумай… — пыталась урезонить его мать.

— Чего ты хочешь от него? Он имеет право, — сказал, обращаясь к матери, старший брат Гдалья. — Раз человек хочет обязательно испортить себе жизнь — чего ты от него хочешь?

Берл стремительно вышел из дому, сильно хлопнув дверью.

— А что ты станешь делать, если он действительно покинет дом и перестанет отдавать свой заработок? Что ты ему скажешь? — добавил Гдалья, когда Берл вышел за дверь.

А Берл некоторое время бродил по улице, не зная, куда пойти. Его взволновал разговор с родителями. Несколько минут он ходил по дороге и говорил самому себе: «Чего они хотят? Что им надо?»

Когда немного стемнело, он свернул в переулок и остановился перед крылечком небольшого дома. Берл кусал губы, думая о чем-то. Но вскоре в окошке над крылечком показалась девичья головка, черные кокетливые глаза на бледном лице улыбнулись ему, а тонкий голосок произнес:

— Чего ты на улице стоишь, Берл?

Берл подошел поближе, все еще сердитый и взволнованный, хотя толстые губы на красном его лице раскрылись в улыбке, обнажив крепкие белые зубы, а большие черные глаза засветились радостью:

— Отец дома?

— Нет. Ушел куда-то. Заходи!

Берл поднялся на крылечко. Девушка вышла к нему навстречу, накинув на плечи белый легкий платок, потому что стояла весна.

Теперь можно было заметить ее тонкие, неестественно красные губы. А когда она говорила, виднелись зубы, белые, но неровные.

— Ты сегодня какой-то расстроенный, — сказала девушка с улыбкой, устремив на него большие глаза и стараясь придать своему взгляду энергичное выражение. Эта маленькая девушка с неестественно полным торсом и детской шейкой должна была напрячь все свои силы, чтобы ответить на рукопожатие большой и сильной руки Берла. Однако пожатие ее руки, долженствовавшее выразить ее глубокую и горячую любовь к нему, оказалось мягким и слабым.

— Дома поссорился, — ответил Берл, все еще не успокоившись, и сел рядом с ней на крылечке.

С минуту помолчали, словно заглядевшись на что-то. Потом девушка спросила:

— Из-за меня?

Ее бледное личико насупилось, а непомерно полная грудь высоко вздымалась. Своими неровными зубами она кусала тонкие губы.

— Ничего им не поможет! Пусть кричат, пусть говорят… Если скажут мне еще что-нибудь, я вообще от них уйду! — громко проговорил парень.

— Чего доброго, ты им ихнюю знатность замараешь! — неожиданно раздался голос матери, отворившей дверь на крылечко. Она, видимо, стояла за дверью и слышала слова Берла. Обратившись к дочери, она строго приказала:

— Иди, Рахилька, домой! А то как бы ты им знатность не испачкала!

— Чего вы кричите? Вам-то что? — сказал Берл. — Что случилось?

— Мне за свою дочь краснеть не приходится! Если им не нравится, не надо. Я их освобождаю от этого дела! — кричала женщина во весь голос.

— Пойдемте в дом! Не надо на улице! — раздраженно проговорил Берл.

В доме царил полумрак, и здесь мать невесты дала волю своему гневу.

— Скажи пожалуйста! — обратилась она к парню. — Звали мы тебя? Посылали за тобой? Ведь они там небось думают, что мы тебя силой держим? Утащили парня у Розенцвейгов и хотим его насильно окрутить? Моя Рахилька еще может потерпеть! Ничего! Ей незачем торопиться!

— Может, хватит? — сказал Берл тоном, свидетельствовавшим о том, что он в этом доме не чужой.

— Нет, в самом деле, Берл, если твои родители не хотят, может быть, и правда, не надо? — не унималась женщина. — Ну, а ты? Чего ты плачешь? Нечего! Нечего тебе плакать! — обратилась она к дочери.

Берл смотрел на девушку. Она закрыла лицо руками, и во всей ее фигуре, казавшейся сейчас, в полутьме, особенно нежной, детской, было столько симпатии, что его охватило теплое чувство к ней. Он говорил ей мягким, ласковым голосом, в котором слышалось, пожалуй, больше жалости, чем любви:

— Перестань, Рахилька! Перестань!.. Прошу тебя!

Он умолял девушку, гладил ее руки, неуклюже встряхивал ее, чуть не опрокидывая вместе со стулом.