Люди и нелюди

Кем бы ни был пан Зусек, волкодлаком ли, просто безумцем — а человек нормальный не будет увлекаться вещами столь ужасающими, — к нему стоило приглядеться поближе. В конце-то концов, из всех обитателей пансиона он единственный прибыл в город недавно…

— У меня и лента имеется… та самая, которую… — Обретши благодарного, как ему мнилось, слушателя, пан Зусек воспрянул духом. — Вы ведь слышали о Душителе? Конечно, его спровадили на плаху задолго до вашего рождения, но личность одиозная даже среди маниаков… Я беседовал с нашим паном Жигимонтом. Он помнит, как Душителя четвертовали… не поглядели, что знатного роду…

Он бережно завернул платочек, сунув в портмоне, а то отправил в карман. Зато протянул руку, позволяя Гавриилу полюбоваться серебряным перстнем.

— Это от Палача… двести лет тому… один из первых, о ком заговорили по всему королевству… казнил колдовок… так ему мнилось. На деле-то обыкновенными женщинами были… к слову, тоже выбирал себе худощавых брюнеток… вот как эта, к примеру…

Он указал на девушку, что медленно ступала по дорожке.

— Хороша… — Пан Зусек облизал губы и перстенек крутанул.

Хороша. Красива, пожалуй, слишком уж красива. Гавриил этаких, красивых, всегда опасался с той самой своей первой неудачной любви…

— Идеальна почти…

Девушка шла медленно, не замечая никого и ничего вокруг, всецело погруженная в свои мысли. И Гавриилу вдруг захотелось заглянуть в эти самые мысли, хотя бы затем, чтобы очиститься от иных, навязанных паном Зусеком.

Он смотрел на незнакомку, на зеленое платье ее, расшитое крохотными маргаритками, на шляпку соломенную модели «Плезир», на кружевной зонтик… вот на лицо глядеть опасался, чудилось — заметит.

— Она здесь часто гуляет. — Пан Зусек вертел перстень. — Почитай каждый день… когда утром, а когда к вечеру ближе. И всегда одна. Редкостная неосмотрительность…

Девушка свернула с дорожки куда-то вглубь парка.

А пан Зусек, проводив ее взглядом, повернулся к Гавриилу:

— Существует теория, конечно, она совершенно непопулярна среди тех, кто именует себя учеными мужами, в силу своей некоторой одиозности… так вот, сия теория утверждает, что будто бы маниаки — это своего рода сверхлюди. Средь всего человеческого стада они выискивают слабых, негодных или же тех, кто представляет для оного стада опасность…

Он шел, то и дело оглядываясь, будто бы надеясь вновь увидеть ту девушку…

— И, таким образом, приводят в действие механизмус социальной эволюции. Вы ведь читали о социал-дарвинистах?

— Нет.

— Ничего… не самая популярная теория у нас. Вот за границею, знаю, социал-дарвинисты весьма уважаемы. А в Африке-с цельный институт открыт по изучению проблем, и эта новая евгеническая теория, как по мне, удивительна в своей простоте и логичности. Ведь действительно, если боги наделили человека разумом, то грешно не использовать его для улучшения человеческой же породы…

Он вновь переменился, точно разом позабыв о той девушке с зонтиком, ныне увлеченный новою историей. Вот только Гавриил был уверен: все это — притворство.

И не забыл пан Зусек.

Не забудет и Гавриил. Ныне же наведается в городскую библиотеку… кто сказал, что волкодлаки убивают исключительно в волчьем обличье?

ГЛАВА 5,

в которой повествуется о некоторых весьма естественного свойства трудностях, кои встречаются при пересечении границы

Когда на улице процветает разврат, крайне важно знать, на какой именно.

Из речи пана Загней-Бородько, внештатного корреспондента «Охальника», обращенной к младым и неопытным специалистам, кои были отданы под крыло пана Загней-Бородько распоряжением главного редактора для профессионального роста и обретения должного опыта

— Дуся, вставай, — шепотом произнес Себастьян и еще пальцем ткнул, хотя Евдокия проснулась еще тогда, когда вагон остановился.

Следовало заметить, что остановка сия не была предусмотрена расписанием, а потому сразу показалась Себастьяну донельзя подозрительной.

За окном была ночь. Темень. Звезды.

Луна кособокая, которая умудрялась заглянуть в проталину на грязном окне. По дощатому полу ползла белая дорожка света, глядевшаяся одновременно и зловещей, и загадочной.

Люди не спали.

Себастьян чувствовал их дыхание, и обеспокоенность, и недовольство… и даже страх. Не тот страх, который заставляет цепенеть, лишая что воли, что сил, но иного свойства, подталкивающий к деяниям вовсе безумным.

Кто-то вздохнул. Кто-то поднялся, но тут же сел. Запахло сигаретным дымом, и тоненький девичий голосок затянул было молитву Иржене, да она оборвалась резко, нитью.