Люди на войне

Сегодня год войны между нашей страной и немецко-фашистскими гадами. Эта знаменательная дата совпала сегодня с первым ожесточенным налетом (за мое здесь пребывание) на эти места.

Пишу в землянке-окопе. Налеты продолжаются и сейчас. Хаустов, мой боец, окончательно растерялся и даже от испуга заболел. У него была рвота. Руки у него трясутся и лицо перекошено. Он сначала пытался скрыть свою боязнь перед бомбежками врагов, но теперь уже не скрывает, открыто признается мне, что нервы у него не выдерживают. Так ведет себя вчерашний герой, который минувшей ночью матюгался на меня и говорил, что я «сирун» и при первом же бое наделаю в штаны, а его оставлю самого погибать.

Снаряды неистовствуют — ранило Гореленко, Иващенко, минометчиков Соловьева, старшину и других. Землянка никудышная. Холодно. Условия безобразные. Грустно. Но не писать не могу, хотя темно и пишу ощупью. Руднев, Засыпко со мной. А снаряды ложатся по бокам, и я мысленно прошу рваться их подальше (04.02.1944).

Дневник Владимир Гельфанд вел совершенно открыто, читал выдержки товарищам, получал ценные советы от начальства, в том числе такие:

Политрук рассказал мне, как вести дневник. После того случая, когда он обнаружил случайно увиденные в дневнике разные глупости, я пишу теперь так, как подсказал мне политрук. Он говорит, что в дневнике надо писать только о работе роты, о ходе боев, об умелом руководстве ротной команды, о беседах с воинами, проводимых политруком, о выступлениях по поводу его бесед красноармейцев и т. д. Так именно я и буду писать впредь (10.09.1942).

Через два дня в дневнике появляется еще более удивительная запись:

Ночью спал у меня политрук. Сегодня днем тоже. Я теперь выбрался на площадку для миномета из своего окопа. Это, пожалуй, даже удобней для меня. Я в восторге! Ведь если бы не политрук, кто бы руководил моими действиями? (12.09.1942)

Можно было бы подумать, что у Гельфанда что-то с головой, однако причину резкого изменения содержания и тональности дневника проясняет запись, сделанная две недели спустя:

Впервые здесь я открыто записал, ибо избавился от политрука, когда-то указавшего мне, как писать дневник и что писать в нем! (27.09.1942)

Надо ли говорить, что Гельфанд вновь стал записывать «глупости» (иногда — без кавычек), которые и составляют главную ценность этого обширного текста.

Дневник — это своеобразный «роман воспитания». Начинает его вести почти подросток, юноша с детскими психологией и представлениями о мире. И о войне. Одна из первых записей военного времени: «Война изменила все мои планы относительно проведения летних каникул» (02.07.1941). Всего-то! Поступив рабочим на службу, которая давала освобождение от мобилизации, Гельфанд досадует: «Испугался слез матери, поддался ее просьбам и решил уйти от воинской службы. Что броня? Не лучше ли веселая окопная жизнь на благо Родине моей? Жаркая воинская служба, сопряженная с опасностью, наполненная кровавыми боевыми эпизодами» (07.11.1941). Ему еще предстояло узнать, что такое «веселая окопная жизнь».