Люди с чистой совестью

Дело в том, что, уже начиная с весны 1943 года, на севере, в партизанском крае, приходилось от многих диверсантов слышать странные вещи, да и самим встречаться с непонятными фактами. Уже полгода среди пущенных под откос эшелонов не было ни одного ни с военной техникой, ни с боеприпасами. Очень редко перевозились на север и войска. Что ни поезд, спущенный партизанами под откос, то либо железный лом, либо доски, лес, сено, захудалый скот.

— Да что он, дровами воюет? — удивлялись диверсанты Сабурова, Мельникова и другие.

Почти такая же картина была и у партизан Одухи на Шепетовской дороге. Только на этом странном совещании железнодорожников мы поняли наконец хитроумную и в то же время простую тактику врага. Имея три дороги — Ковельскую, Шепетовскую и Тарнопольскую, противник две из них — подверженные ударам партизан — перевел на перевозку второстепенных грузов.

Это разъяснила пустячная реплика начальника станции, щупленького, худощавого поляка в каком-то странном кепи на голове. Он на мои вопросы отвечал:

— Проше пана товажиша, наша дорога — першей клясы.

Вместе с Базымой и Рудневым мы уцепились за этот «первый класс» и все выпытали. Это значило, что артиллерию, танки и другие военные грузы немцы гонят только по Тарнопольской дороге. Из сорока пар поездов, проходящих здесь ежесуточно, ни один состав не возил ни угля, ни дров, ни досок.

— А санки немцы возят по вашей дороге? — спросил Базыма.

Железнодорожники с удивлением посмотрели на него. Начальник станции изумленно переспросил:

— Проше пана, цо то ест «санки»?

Базыма жестами объяснял ему, думая, что поляк не понимает русского слова «сани».

Собеседник его рассмеялся.

— Я то понимаю, проше пана товажиша: сани — то ест сани. Но для чего их герману возить? Танки, летаки и снаряды он возит по нашей дороге.

Теперь-то я понял, что за железная дорога была перед нами!

До сегодняшнего дня мы не думали наносить крупных ударов по этой магистрали. Но обстоятельства менялись.

— Прощупать ее надо бы, — сказал я комиссару.

Ковпак и Руднев, озабоченные дальнейшими перспективами рейда, поручили это дело нам с Базымой. Я преддожил взорвать мосты через Збруч у Волочиска, а для «крепости» и второй мост западнее Тарнополя.

Начальник штаба долго водил пальцем по карте, скрипел пером, сдвигал на лоб очки. Затем снова сажал их на нос. Он вызывал минеров. Заглядывал в ведомости, подсчитывал наличие взрывчатки и почесывал затылок.

— Пожалуй, одного моста хватит. Волочиск далеко. Диверсионная группа может от нас оторваться. А ждать нам некогда и негде.

Он молча указал мне на южную часть Подолии, совершенно свободную от зеленой краски лесов.

— Там работы хватит.

Эх, Базыма, Базыма, если бы ты знал тогда, что самую крупную по результатам диверсию, какую доводилось когда-либо совершать отрядам Ковпака, мы совершаем в эту ночь! И причем, как часто бывает на войне, не придавая делу большого значения. Подорвали только один из небольших мостов, их уже сотни взорванных осталось на нашем пути, но подорвали его на железной дороге «першей клясы» и в те часы, когда Гитлер начал наступление на Курской дуге.

А могли бы взорвать два!

18

За час до захода солнца Володя Лапин вывел всех железнодорожных «языков» на дорогу. Показав рукой на проселок, извивавшийся за ржаным полем, Володя весело крикнул:

— Тикайте, паны! И не оглядайтесь! Да прибавляйте шагу! Сейчас тут бой будет!

Отпустив их, он прилег под копной. Подождав, пока они отошли на сотню метров в сторону болота, Лапин проворчал про себя:

— Медленно идут, черти… Этак, чего доброго, колонну приметят! — и запустил вверх длинную очередь из автомата.

Те поприседали, а затем вскочили и вмиг растаяли в степи.

Колонна уже строилась. Гомон голосов, треск сучьев, крики заполнили лес, пугая слетавшихся к гнездовьям птиц. Ночь наступила как-то сразу. Солнце провалилось в огромную свинцовую тучу, надвигавшуюся с запада. Оно погасло, как гаснет кусок железа, опускаемый кузнецом в воду для закалки.

Тут же, на выходе из леса, от колонны отделился четвертый батальон и взял курс на Тарнополь. Это ему была поставлена задача пощупать железную дорогу «першей клясы».

Четвертый батальон, или, как раньше он у нас назывался, «Кролевецкий партизанский отряд», только незадолго перед рейдом вошел в силу. Лишь недавно стали всерьез называть его батальоном. Отрядик этот пристал к Ковпаку еще в начале сорок второго года, но долго не мог выбиться в люди. До конца Сталинского рейда в нем не насчитывалось и ста человек… Дело, не ладилось с командованием отряда. Командир его Кучерявский был человек безусловно храбрый, но в отряде его крепко не любили и бойцы и командиры: первые за излишнюю придирчивость, — вторые — за ячество. Но его терпели, так как в бою он вел себя безупречно, всегда был впереди. А за это партизан многое может простить. Ведь не кто иной, как Кучерявский со своим отрядом, принял в конце Сталинского рейда под Бухчей неравный бой в критический для всего соединения момент. Там он был тяжело ранен и эвакуирован на Большую землю.