Люди с чистой совестью

Как мы сразу не догадались? Вот откуда этот ритм углублений и каменного бруствера. Подняв роты, мы уже уверенно вели их за собой вдоль окопов, вырытых руками солдат первой мировой войны. Мы поднимали патроны, пулеметные ленты, стреляные гильзы и целые обоймы; ручки старинных гранат системы Новицкого и истлевшие противогазы; головки снарядов и разбитые вдребезги винтовочные и пулеметные стволы: по этим костям сцепившихся в смертельной схватке прошлой войны полков мы определяли стыки взводов, рот и батальонов, командные пункты, где сидели штабс-капитаны и фельдфебели; мы устанавливали пулеметы точно в тех местах, где стояли двадцать семь лет назад знаменитые «максимы».

Оборона была занята во-время. Через полчаса со стороны Яремчи показались немцы. Впереди шла сильная разведка… Позади двигались колонной их главные силы.

Давид долго вглядывался в цепи противника. Затем схватил бинокль. С изумлением опустив его, поманил меня пальцем. Нагибаясь, он шипел мне в ухо:

— Кацо! Ишаки! Ей-богу! Глазам своим не верю. Но точно вижу — с ишаками идут. Немцы. Откуда они их здесь взяли? Проклятые фашисты!

Дальше я ничего не мог понять. Он ругался по-грузински. Взял у него бинокль. Действительно, в колонне мы увидели много длинноухих животных. На их спинах болтались вьюки. Минометы и пулеметы. Я прикинул в уме. Против наших двух неполных рот двигалось по меньшей мере полтора-два батальона. Но у нас преимущество обороны. Посмотрел на ребят. Растерянных лиц, бегающих глаз не видно.

— Понимаешь, генацвале? — спросил Давид.

Я понимал. Только внезапность и только большие потери в первую минуту могли заставить врага откатиться назад. Я объяснил командирам задачу. С пистолетами в руках Горланов и Давид пошли вдоль цепи.

— Если кто-нибудь, кацо, выстрелит раньше, чем сможет различить, какой цвет глаз у фашиста, — застрелю на месте. Будь ты мне брат или самый лучший друг на свете — застрелю, — приблизительно так командовал Давид.

— Давид, маскироваться, хватит!

Три сотни немцев карабкались на гору уверенно и быстро.

— Ничего не замечают… — шептал Сережа Горланов. Он заволновался. Я сделал ему замечание.

— Не сорвись, товарищ лейтенант! Поближе, только поближе. Иначе нам каюк!

— Обувь у них специальная, — восхищенно шептал пулеметчик Вывалин. — И горные палки в руках.

— Оружие облегченное, — с завистью вздохнул его второй номер.

— Да, против нас специальные горные войска. Это я вижу по их уверенному, быстрому подъему.

— Хорошо идут. Быстро, — шептали бойцы.

Впереди шел высокий офицер. На его пилотке сбоку беленький цветок с кокетливо изогнутыми лепестками. Он похож на ромашку.

«Нет. Это не мирная ромашка. Это — эдельвейс, отличительный знак немецких горных стрелков».

— Вижу глаза фашиста, — шепчет кто-то рядом.

«Какие глаза у офицера с эдельвейсом на пилотке?»

— Погоди еще, — хотел шепнуть Бакрадзе.

Но шепот не удался его широкой глотке. В этот миг и я различил глаза своего немца. Они серые. Нет, голубые. Голос Бакрадзе заставил его удивленно поднять левую бровь. Глаза голубые, они забегали и сразу остановились.

Оглушительный треск. Это во весь рост поднялся Бакрадзе.

— Хлопцы, огонь!

Швырнув одновременно две гранаты, он прыгнул в окоп.

Здесь уже нет доблести. Доблесть была в том, чтобы выдержать и подпустить фашистов на десять — пятнадцать шагов. А сейчас происходило просто избиение. Из всей роты фашистов вниз сбежали считанные егери. Остальные легли перед каменным бруствером. После первого же залпа, предоставив автоматчикам добивать вражескую разведку, я побежал вдоль окопа. Надо было перенести огонь всех пулеметов по главной колонне немцев. Она в недоумении остановилась за полкилометра внизу. Скучилась.

— Пулеметы! Огонь по колонне!

Это не так легко — на ходу побороть инерцию и в нужный момент изменить стихийный бешеный скок боя. Да еще ближнего, на десяток шагов. Но все же удалось! По толпе мулов и фашистов уже вели огонь наши пулеметы.

Может быть, там, вдали, и не было больших потерь. Но было бегство. Пусть бегут. Им потом труднее будет подниматься. Они поскользнутся на собственной крови. Своя кровь ведь очень скользкая и тяжелая.

Несколько минут — и все кончено.

Передышка кстати. Люди протирали накалившиеся стволы, задымленные затворы, перезаряжали диски. Я тоже снял диск своего ППШ. Открыл его. Что такое? Всего израсходовано восемь патронов. Не помню, когда я менял диск в бою. И запасный диск тоже тяжелый. Он полон патронов. Значит, за весь бой я дал всего одну очередь. Интересно! Что из этого следует? А то, что всего год назад, в первой своей засаде, я израсходовал все свои патроны, то есть был в бою стрелком. А теперь? Сам стрелял мало, но направлял огонь бойцов. Не в этом ли смысл командирского искусства? Обуздать свой законный азарт бойца и тем усилить огонь подчиненных? Так или не так, но одно знаю наверняка: теперь вражеских трупов было больше раз в десять. Прибежавший от Руднева связной подал мне записку.

«Колонна нашлась. Продержитесь еще немного, орлы!»

Когда стало ясно, что атака окончательно отбита, я пошел к колыбе.