Люди с чистой совестью

Подошли Войцехович, Аксенов, Павловский.

— Они вчера взяли слишком вправо, — сказал Базыма.

— Куда вас понесло? — пошутил Руднев.

— В преисподнюю, — ответил Войцехович.

— Булы у черта в гостях, — мрачно говорит Павловский. — Если бы не немецкие танки, дошли б до самой Яремчи. Теперь нам как раз курорт требуется.

Оказывается, Яремча — курортный городок на берегу Прута.

— Как же выбрались вы с этого курорта? — спросил Ковпак.

— По азимуту Войцехович вывел, щоб его на той свит такой азимут выводил! — ругался Павловский.

Связные — злые гении Павловского — объяснили причину его злости. Заметив колонну немцев, стоявшую на шоссе с зажженными фарами, хлопцы свернули с тропы. Стали выходить напрямик, по азимуту. Озлобление Павловского было вызвано тем, что по азимуту Вася вышел на обрыв. Почти все лошади свалились в пропасть. Ночью никто не обратил на это внимания. У всех была одна цель — выйти, выбраться, найти своих, догнать командование, ушедшее вперед. Но, дойдя до колыбы, достигнув цели сегодняшней ночи, все поняли: свалившиеся в пропасть кони — это не только груз, но это и последняя надежда на пищу.

Вот когда слово «азимут» показалось людям, попавшим в тяжелое положение в горах, чем-то чудовищным. Азимут — прямой путь, прочерченный мысленно по земной поверхности, здесь, в горах, мог погубить отряд. Еще один такой ночной «марш по азимуту» — и…

— Как же это ты, Вася? — тихо укорял своего помощника Базыма.

— Я старался вывести. Тут на полонине стада были…

— Оставь, Григорий Яковлевич. Вывел — и молодец. А стада… это мираж… — устало сказал комиссар.

— Как, Семен Васильевич? — Слова застряли в горле у Войцеховича.

Он смотрел остекленевшим взглядом куда-то поверх наших голов. Я повернулся по направлению его взгляда. Три бойца подошедшей по азимуту группы, собрав кости уже съеденной нами овцы и ягненка, скрылись в глухом ельнике.

38

Немцы больше не пытались нас атаковать со стороны Яремчи. Противник был замечен с другой стороны Синички. А через час после отбитой первой атаки на Бакрадзе и Горланова обрушились немецкие самолеты. Они как будто с ума сошли от бессильной злости. Бомбовые удары сыпались один за другим.

По приказу Руднева я направился к старым окопам. Горланов закусывал в пятидесяти метрах от окопа. Он пил из немецкой фляги кофе. Перед ним лежала гора немецких документов. Он весело засмеялся.

— Никакой жалости не имеют воздушные Гансы. Не успели мы своих фашистов, выпотрошить как следует, налетели и давай молотить своих мертвецов. Вы поглядите — ни одного целого нет.

Действительно, так бесславно погибшая немецкая рота привлекла внимание немецких самолетов.

Трупы, лежавшие впереди старых окопов, представляли собой жалкое зрелище. Вероятно, на каждого убитого фашиста было потрачено несколько бомб; земля была изорвана в клочья, изрыта воронками, части тел заброшены на кусты и деревья, лохмотья одежды и кишок свисали с веток сосен и буков.

— Боевые деревья стоят на склонах Карпат, — подмигнул мне Сережа Горланов.

На всем склоне до самой Яремчи не было видно движения немцев. Самолеты бомбили от бессильной злости. А может быть, отвлекали наше внимание, подготовляя атаку на другом склоне горы. Скорее всего и то и другое.

Уверившись, что наша оборона здесь крепка, я возвратился к штабу.

Но в центре обороны было плохо. Большая часть отряда, измученная хождением по Васиному «азимуту», лежала замертво. Лихорадочный румянец на щеках, опухшие руки и ноги, болезненный сон с открытыми глазами.

Что всего хуже — люди иногда вставали и брели куда глаза глядят, забыв взять с собой оружие.

Руднев с тревогой сказал:

— Побросали ящики с патронами и толом.

— Как? Все?

— Нет, конечно. Но были такие случаи. И что делать — не знаю. В других условиях для примера расстрелять нужно было бы одного-двух. А тут рука не поднимается.

В этот день пришло спасение. Не гуцульские стада, не трофеи, не даже манна с неба. Спасение пришло от чудовищной скаредности Павловского. Кто-то пронюхал: Павловский тащит по горам три мешка сахару. Панин побежал к Рудневу, требуя чуть ли не расстрела старого скупердяя.

Комиссар несколько мгновений безразлично слушал ругань Панина, а когда наконец понял, в чем дело, рассмеялся.

— Чудак. Ему в ноги за это поклониться надо!

— Как поклониться?

— Для кого он его тащит? Для себя?

— Еще бы для себя…

— Зови его сюда.

Установив, что сахар действительно есть, комиссар создал под руководством Павловского и Панина чрезвычайный комитет, комиссию или что-то в этом роде. Быстро произвели расчеты. Получилось на каждого бойца по триста граммов сахару.

Медсестры, старшины и парторги рот разнесли по лагерю сахар. И совершилось чудо: лежавшие до сих пор без движения люди, съев две-три горсти сахарного песку, запив его карпатской ключевой водицей, начали оживать, они словно прислушивались, как живительная сила разбегается по жилам.

Одни, повернувшись на бок, засыпали, другие садились, ощупывали рукою автомат и патронташ. А иные уж согласны были и песенку подтянуть.