Люди суземья

— Интересно, — усмехнулся Герман, — что бы я мог передать ему из своего арсенала? Как хиппи по-новому танцуют шейк? Или как готовить и пить коктейли?.. Пойду лучше спать! — Герман выпил пол-литровую банку молока и вышел.

Акулина мало что уразумела из разговора сына с внуком, но в который раз уже почувствовала: не ладно у них дело! Набравшись духу, она с легкой укоризной молвила:

— Что же ты, Васенька, с парнем-то, как с неродным сыном?

Василий Кирикович резко обернулся к матери, спросил, ошеломленный:

— Ты с чего это взяла?

— Да как же? Вместях не ходите, разговору путного у вас нету...

Лицо Василия Кириковича покраснело.

— Ты еще Маркеловым это скажи!

— Почто Маркелам? Я тебе говорю... Парню головушку некуда приклонить, все один. Вот и тянет его к Петьке. А чего же? Петька худому не научит... — и умолкла.

Старик только покряхтел на печи, но голоса не подал.

Василий Кирикович заходил по избе взад-вперед. Он и сам чувствовал, что в Лахте сын отдалился еще больше.

«Был бы отец здоров, как прежде, — думал он, — все получилось бы иначе. Но что делать, если старик совсем слаб и ходить не может?..»

Думая так, Василий Кирикович не хотел признаваться себе в том, что после первой прогулки по окрестностям Лахты его уже не влечет никуда. И рыбацкий азарт, проснувшийся было в нем на озере, тоже погас, как только крючок нечаянно впился в ладонь. Именно тогда он явственно ощутил, какая огромная пропасть отделяет его, сегодняшнего Василия Кириковича, от того мальчишки-рыбака с холщовой сумкой на боку, и это ощущение перерождения больше уж не покидало его.

19

Ночь была безмолвна, без обычных таинственных звуков, без птичьих голосов, лишь ветер шумел березами да где-то в углу сарая старательно и монотонно грызла дерево мышь. А может, и все ночи были такими, но Герман не знал этого, потому что всегда засыпал раньше...

Время перевалило за полночь. Уже давно уснул Василий Кирикович, но в доме Маркеловых все еще светились два окна. Герман лежал на боку и сквозь щель меж бревен неотрывно смотрел на эти окна.

Было странно, что Маркеловы, которые уйдут на сенокос около шести утра, до сих пор не спят. Хотя не спит, наверное, один Петр — опять что-то читает. А Катя?.. Может, и она не спит? Что она делает? Какая работа приковала ее к дому? Почему вопрос о ней смутил Петра? А вдруг он сказал неправду?.. Спросил, передать ли привет, а ведь мог бы и пригласить, не поздно еще было! Нет, тут что-то не так...

Герман терялся в догадках. Неожиданно в голову пришло, что в доме Маркеловых, за этими светящимися в ночи окнами, творится что-то неладное. Может быть, Катя так же одинока, как и он, и ее никто не понимает и никто не жалеет. Наоборот, ее загружают всякой работой, не дают свободно шагу ступить, она постоянно недосыпает...

— А что, если в самом деле так? — прошептал Герман.

Сразу вспомнилось, как в тот вечер, когда он пошел к Маркеловым и в дверях встретился с Катей, отец ее сказал что-то такое, отчего она вся покраснела. И на озеро с братом она не решилась идти, пока ее не отпустила мать.

«А та, наверно, хотела показать себя доброй!..» — с неприязнью подумал Герман о Нюре.

Он искал подтверждения своим мыслям и, как ему казалось, без труда находил их. С откровенным пренебрежением высказался о Кате ее старший брат: «Катька — утка», да и Петр недалеко от него ушел, если считает нормальным, когда девушка ночами пасет скотину...

Герман уже не сомневался: Кате живется очень не легко. И конечно же, он поможет ей, только бы поговорить наедине! Но где встретиться? Если вечером уйти за деревню, дождаться, когда Маркеловы пойдут с сенокоса, и отозвать Катю в сторону или попросить задержаться на минутку? Не схватит же ее за руку мать! Но опять надо ждать до вечера, целый день ждать! Сделать это утром? Но Маркеловы будут спешить на работу... Нет, лучше вечером. Пусть долго ждать, зато надежнее. А утром надо посмотреть, куда, в какую сторону они пойдут...

Герман поднялся в половине шестого. Так рано он впервые проснулся самостоятельно. Думая, что дед и бабка еще спят, он осторожно, чтобы не скрипнуть, открыл в избу дверь. Дед, сгорбившись, сидел на лавке у окна, в руке его дымилась цигарка.

— Доброе утро, дедушка! — весело, чтобы скрыть смущение, воскликнул Герман.

— Доброе, внучек, доброе!.. — мотнул головой Кирик. — Чего же тебе не спится?

— Не знаю. Наверно, в другие дни выспался. А где же бабушка?

— К Маркелам ушла, — дед глянул в окно. — Вон, уж обратно идет. Тебе, поди, самовар надо поставить? Али еще спать пойдешь?

— Нет, не пойду.

— Счас бабка распорядится... А что, у батьки рука-то вправду болит? — неожиданно спросил он.

— Там и болеть-то нечему!

— Не болела бы — не завязал.

Вошла Акулина. В руках ее была плетеная берестяная корзинка и литровая банка с молоком.

— Ой, Германушко встал! — просияла она. — Не хочешь ли молочка? Самое свеженькое!