Люди суземья

Выезжая из Сарги, он надеялся вернуться домой ночью, по холодку. Когда же в пути выяснилось, что Тимошкины — ходоки некудышные, когда пришлось через каждый час останавливаться на отдых, Ваня расстроился: он понял, что раньше утра в Ким-ярь не попасть. Это значит, обратно тоже придется ехать в зной, когда много оводов, и идти на сенокос неспавшим.

Но он уже смирился с тем, что поездка получилась непутевая. Ничего не поделаешь. Они тоже не виноваты, раз идти не могут. Вот туристы — те шибко ходят, шпарят впереди лошади, только поспевай за ними...

Тревожно и неожиданно громко в тишине вечернего леса захрапела Малька. Заворочался Василий Кирикович. Ваня вскочил, подошел к лошади, погладил ее по тяжелой сивой морде, шепнул по-вепсски:

— Медведя чуешь? Не бойся, к костру медведь не придет.

Малька поводила ушами, подняла голову, раздула ноздри и всхрапнула еще громче. Василий Кирикович порывисто сел.

— А? Что случилось? — спросил сиплым со сна голосом.

— Лошади стоять надоело.

Василий Кирикович поднес к глазам часы.

— Ого, половина одиннадцатого? Ничего себе...

— Дайте котелок. Я воды-то привез, дак чай можно греть.

— О, это хорошо! Мы не чай — кофе сварим, — Василий Кирикович, кряхтя, поднялся. — А ноги-то болят. Раньше, бывало, по пятьдесят километров в день хаживал, а теперь...

Ваня наполнил котелок водой и повесил на шестик над огнем.

— Вы вот грибов поешьте, — он придвинул Василию Кириковичу бересту с горкой печеных грибов. — Пока не остыли...

— Грибы? Где ты их взял? Мы ни одного гриба не видели.

— Дак я впереди шел. Вот и собрал. Да там, у ручья...

— Что ж, попробую...

Василий Кирикович двумя пальцами взял грибок, оглядел его, понюхал, и глаза его вдруг изумленно расширились. От гриба пахло... детством. Да, да, именно детством! Он втягивал в себя этот неповторимый и несравнимый ни с чем аромат, и ощущение было такое, будто время стремительно повернуло вспять, в мгновение ока промелькнули десятилетья, и он уже не пожилой, много поживший человек, а такой же парнишка, как этот Ваня, что сидит по другую сторону костра.

— Вы чего? Думаете, не испекся?

Василий Кирикович вздрогнул.

— Нет, нет, испекся, — он сунул грибок в рот и долго, смакуя, жевал. — Ах, какая прелесть!

— Вы ежели ничего не будете из мешков да чемоданов доставать, дак я запрягу да начну складывать. Время-то идет!

— Да, да, складывай. Плащи мы на себя наденем... Нет, погоди! — он порывисто придвинул к себе сумку и, суетясь, стал выгружать из нее на бересту снедь. — Ну-ка, поешь сначала. Вот корейка, колбаска, апельсины... И хлеб этот еще наш, казахстанский. Попробуй!

— Спасибо, я ведь ужинал.

— Ничего не знаю! Садись и ешь, — и Василий Кирикович стал будить Германа.

4

Лесная дорога из Сарги в Ким-ярь была хорошо знакома Мальке. За шестнадцать лет, которые она ходила в упряжке, путь этот был проделан ею десятки раз. Малька помнила каждую болотину, каждую гору, каждый ручей. Перед трудным местом она непременно останавливалась, чтобы дать людям возможность проверить, все ли ладно с упряжью и поклажей, и уж потом осторожно двигалась дальше.

Для нее будто и не существовало времени суток: днем ли, ночью ли, в проливной, дождь или в метель — Малька всегда вела себя спокойно и шла ровно своим обычным шагом. И теперь она тоже не спешила, но заметно волновалась, изредка тревожно и глухо всхрапывая.

А ночь была темна. Над дорогой, в разрывах ветвей, то тут, то там виднелись звезды, но они не только не давали света, а еще более подчеркивали темноту.

Стояло безветрие. Тайга, разогретая в течение дня июльским зноем, теперь щедро отдавала тепло, и недвижный воздух был настолько напитан запахами трав, хвои, смолы и грибов, что казался густым, а темнота осязаемо вязкой.

Ваня ходко шагал за повозкой, с наслаждением вдыхая лесные запахи. Он вообще любил ночную езду в летнюю пору, когда вокруг стоит эта таинственная черная тишина, нарушаемая лишь цоканьем подков о камни да мерным шорохом и поскрипыванием волокуш. Интересные картины рисует в такие минуты Ванино воображение: он представляет, как спешат покинуть дорогу, заслышав шум подводы, шустрые зайцы, как в чаще леса останавливается и замирает насторожившийся медведь, как вздрагивает на еловом суку пестрый рябчик и, выпростав из-под крыла голову, слепо смотрит в темноту испуганными глазами; а меж деревьев, бесшумно махая широкими крыльями, плавают серые совы — ищут себе добычу.

— Стой, стой! Обожди!.. — раздался позади крик.

Ваня остановился. Василий Кирикович и Герман стояли на дороге и светили под ноги электрическими фонариками.

«Неужели что-нибудь выпало? — встревожился Ваня. — И завязал вроде бы хорошо...» Он поспешил к Тимошкиным.

— Посмотри, это же след медведя! — Василий Кирикович освещал на грязи отчетливый отпечаток широкой когтистой лапы.

— Ага... Тут их много ходит!

— Вот как? А они не нападут на лошадь? Я помню, у нас за деревней медведь задрал племенного жеребца.

— Не... Они людей боятся. Вы шибче идите, не отставайте от лошади, дак никто не нападет.