Люди в летней ночи

И вот она едет в гости по зимней дороге рядом с мужем своим. Упомянутый второй день Рождества выпал на сей раз на воскресенье. Хильма в несколько возвышенном настроении, поскольку сегодня они и в церкви были вдвоем, будто на какой-то увеселительной прогулке. И сидящий рядом с нею мужчина улыбается сегодня многозначительно, словно, держа вожжи, он выполняет нечто приятное, смысл чего проявится лишь позже. Эта поездка в гости представляется красивой, как ни погляди.

В Плихтари, куда они едут, знают, когда их ждать, но… полной готовности к приему гостей там так и не будет. В избе в эти рождественские дни ссорились и ругались больше обычного, и теперь старику Плихтари особенно не по себе и он злится, сам не зная на кого. Ведь ездил за этими деньгами он, и сам же немного виноват в их растрате, хотя и полагал тогда, что сумеет все уладить. Ему хотелось лишь нового чересседельника с бубенцами и зимней сбруи, и он был уверен, что в крайнем случае Вооренмаа согласится получить эту часть суммы после Рождества. Но затем урвали себе от этих денег сначала Тильта и, наконец, Ийвари, и идти к Вооренмаа с той ничтожной суммой, какая осталась, стало неудобно. Ийвари и Тильта были теперь заодно, сын с ведома матери приложился уже к той бочке крепкого домашнего пива, которую собирались почать лишь с прибытием хозяев Салмелуса, и теперь только посмеивался.

— И нечего тебе, дармоеду, усмехаться! — кричит старик на сына невероятно громко. Парень встает и начинает, стоя, ругаться, мол, он у этот патрона из Салмелуса ничего не просил и, Боже упаси, не станет просить, а если его бабе такой брат не годится, то и пусть, и кормить малявок дочки Вооренмаа он не намеревается.

Тут в обычно благодушном Хейкки пробудился инстинкт отцовства, и он прикрикнул на сына еще резче, отчего тот, похоже, лишь пуще разъярился. Тильта собралась было вмешаться, но тут послышался непривычный звон чужих бубенцов, из-за угла конюшни показалась белая лошадь под дугой, сани и затем два знакомых лица. В следующий миг отец Хейкки уже держал лошадь под уздцы, а сынок Ийвари улизнул с крыльца неизвестно куда.

Он мог спокойно дать стрекача и даже, остановившись, послушать, как смиренно Хейкки и Тильта встречают гостей; его, Ийвари, не видел никто. Его уверенность в себе росла по мере того, как он продвигался по узенькой тропинке в снегу к погребу. Через приоткрытую дверь он пролез внутрь, в пахнущую каменной сыростью земляную пещеру, и, привычно действуя в темноте на ощупь, услыхал знакомое журчание крепкой домашней браги. «Там на чистой половине избы наш старик, хм, отец… и этот сынок Салмелусов, который держится так, будто он отец нашего старика — ха! — и еще наша девчонка тоже, будто незнамо кто — тьфу!» — так рассуждал Ийвари Плихтари в темноте погреба, потягивая напиток, который строго было приказано сберечь для хозяина Салмелуса. И чем больше он пил, тем сильнее его тошнило и от Плихтари, и от Салмелусов, и от Вооренмаа, от каждого по-особенному. И он решил уйти отсюда, пойти к соседям и вернуться домой, когда, можно полагать, гости уже уедут. Он проверил затычку в бочонке, запер погреб торчавшим в двери большим ключом и… не раздумывая больше, сунул ключ в карман. И, все еще злясь, устремился рысцой прочь.

В доме гости действительно были проведены на только что протопленную чистую половину, куда Тильта должна была подать для начала кофе с булочками, а Хейкки — подогретую брагу. Но вскоре выяснилось, что ключ от погреба исчез, однако сперва это не сумели связать с исчезновением Ийвари. Перепалка яростным шепотом, шаги, какая-то возня доносились из кухни, и Хильма пошла выяснить, в чем дело. Пока ехали в гости, ее немного похудевшее лицо разрумянилось, и она была в новом платье — прямого и просторного покроя, которое, как обычно господским женам, было сшито и ей специально для этого времени. Она выглядела весьма внушительно, когда, заложив руки за спину, шла через пустоватую комнату, как и подобает попавшему на чистую половину гостю.