Люди в летней ночи

Поскольку старый Плихтари не спешил уезжать, Куста отлучился куда-то — по делам — и вернулся лишь, дождавшись дребезжания удаляющейся повозки. Конечно, Кусте было понятно праздничное настроение Хильмы, излучавшееся на весь дом в этот холодный день переходящей в зиму осени, но все же вызывало у него досаду. Он казался себе еще более одиноким, несмотря на то, что жена всячески старалась выказать ему свою близость. Взглядом и всем своим существом Хильма как бы говорила, что Кусте незачем беспокоиться об этом… как и обо всем другом. И она наконец произнесла это вслух. В тот вечер еще удалось позабыть дневные заботы.

Семейство Плихтари держалось теперь от Салмелуса подальше, но в канун Рождества, в пятницу, пришла младшая сестренка Хильмы, которой поручили передать Кусте и Хильме приглашение в Плихтари на второй день Рождества. Это было вполне приемлемое приглашение, поскольку молодожены Салмелус еще ни разу не посетили вместе родителей жены. Когда Куста, выходя из дому по хозяйству, увидел в кухне, на том месте, где обычно сиживала теща, молоденькую свояченицу, он дружелюбно кивнул ей и даже подал руку. И когда тут же, в присутствии девчонки, Хильма пересказала ему приглашение, Куста ответил так же добродушно:

— Что ж, поедем во второй день Рождества… но есть ли у тебя что-нибудь им в подарок?

Но тут же в памяти его мелькнуло что-то неприятное: слова «рождественский подарок» воскресили в его памяти угрозу Вооренмаа насчет «рождественского подарка» семейству Плихтари, из которого двое находились там, в кухне. Стоило лишь одной из них прийти сюда, как их опять сразу же становилось двое.

Куста пошел на скотный двор, втайне надеясь, что, когда он вернется, сестренки Хильмы уже не будет.

Хозяин вместе с работниками занимался обычными зимними делами на конюшне. Старый Вооренмаа, который тоже был там, выглядел чуть более хмурым, чем обычно, и время от времени посматривал на дверь кухни, словно ожидая кого-то. И когда наконец оттуда показалась девчонка Плихтари, он, не раздумывая, оставил работу, направился к девчонке и заговорил с нею. Разговор их длился недолго. Затем Вооренмаа вернулся к прерванной работе, на прежнее место, неподалеку от хозяина.

— Спросил я у девчонки, что же сын Плихтари намерен предпринять в отношении своего ребенка, но она ничего не знает. Рождество, однако, уже на носу, так что, видать, лучше вести дело через ленсмана.

Хозяин на это ничего не сказал, и Вооренмаа продолжал работу. Когда он наконец бросил на хозяина взгляд, то увидел, что у того на лице пылает знакомый зловещий румянец. Вооренмаа, хотя и не молод, все еще мужик сильный, и никто ни разу не посмел его обидеть. С молодым хозяином Салмелуса у него все же случалось, что приходилось невольно поддать жару в работе, поскольку хозяин стоял рядом, словно держа за шиворот. А иной раз у Вооренмаа возникало вдруг желание немедленно уйти, как тогда в конюшне.

— Разве Ийвари не приходил к вам уладить дело? — послышался наконец сдавленный голос хозяина.

— Не при-хо-дил! — Вооренмаа выкладывал слова по слогам, как везучий игрок в карты открывает один за другим свои козыри. Было ясно, что мужику все известно.

Хозяин отвернулся, вроде бы ища что-то в кармане. Потом он снова повернулся к Вооренмаа и спросил еще тише:

— А удовлетворилась бы Ээва теми пятьюстами? — Лишь произнеся эти слова, Куста заметил, что сказал лишнее: ведь он никогда раньше не говорил с Вооренмаа об этом деле и о такой сумме. Вооренмаа пробормотал в ответ, что, мол, удовлетворилась бы, и хозяин опять так же, как только что, отвернулся. Когда же он снова повернулся, готовясь что-то сказать, ему пришлось сперва слегка, а затем сильнее и сильнее откашливаться.

— Вооренмаа может уйти с работы пораньше, чтобы успеть за счет рабочего времени сходить к ленсману… посоветоваться.

Сказавши это, хозяин ушел. Последнее слово осталось за ним, и оно было распоряжением работнику. Но до чего же одиноким он себя чувствовал.

С этого разговора началось первое дело, которое Куста совершил, оставив жену в неведении; возможно, это и стало началом его суровой судьбы. Но — как уже замечено — то, что оказалось нарушенным, должно быть исправлено, и исправить это должна, в широком смысле слова, сама жизнь или ее жалкое орудие. Возможно, сам Куста думал, что хочет уберечь Хильму, которой скоро предстояли роды, от сильного огорчения. Но где-то в подсознании он все же ощущал, будто наказывает кого-то, конечно же и самого себя.