Люди в летней ночи

Куста присел на пороге, лицом на двор, у него было такое ощущение, что сейчас ему лучше всего находиться именно здесь. Отсюда хорошо виден дом, видно и то окно, за которым Хильма — Хильма, приведенная им сюда и сделанная им такой. Куста весьма туманно представлял себе, как происходят роды, но догадывался, что помимо боли и мук с этим связано кровотечение и еще что-то, о чем обычно помалкивают. Во всем этом деле было нечто, мучащее его… и со всем этим связано… опять-таки все то, и в первую очередь Ийвари. Его призрак словно подстерегает где-то там, возле гостевой горницы, и, кажется, всем своим видом говорит, что он, несмотря ни на что, здесь даже и при таком повороте дела, но кланяться в ножки хозяину Салмелуса не намерен… И там же, рядом, его мать… и затем — та поездка за сеном… и там вон теперь рожает та, из-за которой их дела… аахх… И вновь нечто страшное — вроде пожелания — поднималось и подступало к сознанию. Куста застонал в душе, убрался в ригу, сам не отдавая себе в этом отчета, и оказался в пределах того места, где лежал в момент смерти покойник отец. Там он стоял тихо, будто к чему-то прислушиваясь. Постепенно его настроение сделалось каким-то детским, мальчишеским, и он направил шаги к дому.

Его уже искали. Во всех помещениях царила какая-то странная застывшая тишина. Девчонка Ловийса шла из гостевой горницы, замедляя шаг и стараясь не производить ни звука. «Может, хозяин пойдет туда», — сказала она как-то необычно. Хозяин пошел.

Лицо бабушки Тонтиллы было странно перекошено, казалось, она плачет без слез. В последние дни Куста чувствовал себя чужим здесь, под собственным кровом, а в этот миг то ощущение достигло наибольшей силы. Комната выглядела иначе, чем прежде, даже кровать была сдвинута так, что между нею и стеной образовался проход, именно там-то и стояла бабушка Тонтилла. Хильма лежала бледная, с закрытыми глазами и не открыла их, когда приблизился Куста. Лучшие ласки, проявления нежности и слова любви, с которыми эта слабая и жалкая женщина обращалась когда-либо к мужу, вдруг возникли теперь в его памяти каким-то единым, всеохватывающим впечатлением. И это ясно показало мужу, в какой мере еще сохранилось в нем влечение к своей жене, и он увидел эту меру столь же точно, как если бы подошел к комоду и пересчитал оставшиеся в ящике деньги.

— Человек тут помочь был не в силах; если Бог не поможет, ничего не поделаешь, — тихонько сказала бабушка Тонтилла. Но, говоря это, она смотрела на сверток, обернутый тканью, который лежал поперек кровати в изножье. Куста тоже глянул туда необычно пустыми глазами, он не искал там ничего. Однако же он увидел. В отверстии свертка виднелась красно-черная безжизненная головка ребенка.

По правде говоря, Куста не подумал, что там дитя, тем более его дитя, а о том, что мертвое, — и подавно. Когда он наконец осознал это, его охватило непонятное состояние. Никакого отчаяния, ни малейшего намека на скорбь. И это не осталось незамеченным бабушкой Тонтиллой; более того — ее расстройство на какой-то миг исчезло, и старушка оказалась в состоянии впервые отметить про себя, что Куста напоминает покойника Вихтори, у того тоже ни при каких обстоятельствах выражение лица не выдавало чувств. Бабушка Тонтилла в свое время помогала появлению на свет Кусты и поэтому считала его мальчишкой. Теперь прямо-таки у нее на глазах этот парень Салмелус превращался в серьезного зрелого мужчину, — вот так иногда, в особую погоду, можно воочию наблюдать, как растут и меняются облака на фоне неба.

Но даже в самом глубоком закоулке души Кусты не нашлось бы в этот миг ни крупицы отчаяния или скорби. На лице его в самом деле отражалось то, что шевелилось невидимо в душе и было весьма непредвиденного свойства. В действительности выражение его лица, обращенного к мертвому младенцу, было, вероятно, подобно выражению, какое можно представить у дуэлянта, выигравшего поединок, в тот момент, когда секунданты побежденного противника подхватили оседающее мертвое тело.

Куста опять обернулся к Хильме, которая уже настолько пришла в себя, что посмотрела на мужа. На щеках ее едва проступил румянец. Куста заметил это, как страдающий бессонницей и ждущий наступления утра человек замечает в комнате первые признаки зари. И бабушка Тонтилла увидела теперь такое, чего ей, справляя обязанности повитухи в деревенских семьях, раньше никогда видеть не доводилось. Муж нагнулся к жене и прижался щекой к ее лбу. То была особая ласка, так Куста проявлял свою нежность к Хильме, когда они оставались наедине в пору ее девичества. Теперь он впервые выказал ее в присутствии постороннего — этой добросердечной старушки. Он почувствовал, как его щека согревает холодный лоб Хильмы.

Что-то восстановилось — нет, не то, что было прежде, лишь надежда, которая в общем-то и осталась только надеждой. И однажды, гораздо позже, когда Хильма лежала такая же слабая, отдавая душу Богу, вновь возникла похожая ситуация. Такими стали теперь — и остались — брачные узы Кусты и Хильмы.