Люди в летней ночи

Роймала прошел в парламент и внес там предложение об осушении земель у озера Ханхиярви, точнее, о выделении государством субсидии на указанное предприятие и предложение получило поддержку. Основная усадьба самого Роймалы и земли еще одного хозяйства, приобретенного им ранее, находились большей частью на берегах Ханхиярви, и неудивительно, что мужичище Роймала пробивал это предложение в парламенте. Но дело затрагивало интересы и некоторых других хозяйств, в том числе и Салмелуса, чьи земли в одном месте тоже примыкали к озеру. И эти хозяйства оказались теперь вынуждены, согласно постановлению, внести свою часть той суммы, которая требовалась в придачу к государственной субсидии. Всей затеей руководил Роймала, и каждый понимал, что дело пойдет так, как тому хочется, а также, что каждому от этого будет польза — особенно самому Роймале.

Домашняя жизнь Кусты Салмелуса пришла в тот период в упадок. Детишки были болезненными, частенько хворали, их приходилось по ночам долго укачивать в люльках. Старая гостевая комната дома Салмелусов, использовавшаяся некогда лишь в торжественных случаях и где на всякого, кто входил в нее, веяло чистым воздухом нежилого помещения, а потом ставшая волей случая супружеской спальней, хотя рядом имелось более будничное помещение — бывшая комната отца, — эта горница теперь, днем и ночью, пахла детьми и сохнувшими пеленками. Мужу не доставляло никакого удовольствия идти туда вечером, тем более что жена постоянно жаловалась то на головную боль, то на кашель.

Куста не приносил в дом спиртного, кроме как на праздники, а они бывали в Салмелусе нечасто. Но в эти годы все же случалось нередко, что Куста напивался допьяна в деревне; каким-то образом он всегда оказывался там, где угощали, и тем чаще, чем хуже было дома. Однажды он оказался в почти беспамятном состоянии. Произошло это после собрания, на котором участники договорились о взносах за осушение и уплатили их. Собрание проводили в Роймале. Поскольку Салмелус и еще один хуторянин пожаловались, что у них нет наличных, хозяин Роймала согласился дать им необходимые суммы взаймы. Написали долговые обязательства, и Роймала дал расписки, что принял деньги за осушение, — сами купюры и не потребовались. Затем, когда выпивали после собрания, один старик — хозяин хутора, который был другом отца Кусты, отвел Кусту в сторонку и предостерег его насчет Роймалы.

— Лучше бы ты продал немного леса, — сказал старик.

— Нет, не стану я для этого продавать лес, отец-то был всегда против, — сказал Куста.

— Отец мог и не продавать, да с долговыми расписками у него были отношения совсем не такие, как у тебя.

Проснувшись утром, Куста толком не помнил, как добрался домой. Но помнил зато, что в ящике комода у Роймалы теперь два подписанных им, Кустой, долговых обязательства… И Хильма еще лежала, не спала уже, но и не пошевелилась, хотя видела, что Куста встает, она, похоже, углубилась в раздумье о чем-то скорбном. Один из детей лежал рядом с нею, другой, было слышно, плакал в кухне. Там его утихомиривала служанка, — стало быть, уже очень поздно, раз и прислуга на ногах, хотя ни хозяин, ни хозяйка еще не вставали. В растерянности Куста не знал, за что приняться. И не смог толком ответить на касавшийся работы вопрос старого Вооренмаа.

Такой была семейная жизнь этой пары в годы их хозяйствования. Казалось, что после двух живых детей в Салмелусе третьему точно уж не родиться. Но настало время и для него, — им как раз и оказалась Силья, та единственная, которая дожила до совершеннолетия. Начало ее жизни связано с событием, ставшим одним из самых радостных в весьма безрадостной уже судьбе Хильмы и Кусты. Их взаимные чувства действительно напоминали тогда те, что были в первое время замужества Хильмы, в те дни, когда эта необычная любовь так смело изгнала из гостевой горницы Салмелуса старинный дух, унаследованный от отца.

Хильму и Кусту пригласили на свадьбу в тот же самый дом, где Куста был на свадьбе и тогда, когда Хильму уволили из Салмелуса. В том доме, за три волости от Салмелуса, им предстояло переночевать, но они провели там даже две ночи. И за те три дня и две ночи, проведенные ими вне Салмелуса, они удивительным образом оба помолодели. Им вряд ли доводилось до этого вот так, в чужом месте, провести хотя бы одну ночь, кроме разве что той, в пекарне Плихтари, в первую их весну… Свадьба на сей раз была роскошной и длилась три дня. В перерывах между едой танцевали, пили брагу. Танцевал и Куста Салмелус, в первый вечер он смог уговорить Хильму только на попурри, но на другой день Хильма уже выходила танцевать и польку и мазурку. То была необыкновенно веселая свадьба. В большом доме было столько комнат, что семьям, приехавшим издалека, хватило по комнате, молодежь спала на полу в большом зале на общей подстилке. Шум и хихиканье продолжались там до утренней зари, но это не тревожило спавшие в комнатах пары, некоторые из них, возбужденные праздничной суетой, засыпали лишь спустя много времени и крепко обнявшись…