Люди в летней ночи

Хильме и Кусте хватило праздничного настроения еще и дома, в Салмелусе. Особенно сильно помолодела Хильма, она шептала об этом мужу на ухо еще и в первую ночь дома в привычной постели.

— Ну совсем так, как тогда, помнишь… посмотрим, получится ли и вообще также, как тогда.

Солнце иногда, перед тем как зайти, словно бы оглядывается и бросает назад мощные яркие лучи, золотящие кроны леса — вот такой же необычной вспышкой стала для Кусты и Хильмы эта поездка на свадьбу. Будни Салмелуса, хозяйственные трудности вскоре погасили короткую вспышку вернувшейся было любви супругов, но случилось и нечто, чего они остановить не могли. То было слияние двух живых человеческих клеток, которые, соединившись, росли и росли и по прошествии положенного времени обретали определенную форму, все больше походя на человека. Правда, всего этого видеть было нельзя, ибо происходило все внутри материнского тела, с которым плод был надежно соединен пуповиной.

Затем наступило время и этих родов Хильмы, четвертых и последних. Плод, который уже не один месяц вовсю шевелился в утробе матери, начал в один непредсказуемый миг иное движение. Он устремился головой вперед в предназначенный путь, за ней устремились и плечи, и все туловище с его членами, — когда он полностью появился на свет, пуповина оборвалась и девочка начала самостоятельную жизнь, о которой в тот момент никто не мог сказать с полной уверенностью ничего иного, кроме того, что говорится обо всех других жизнях: мол, однажды она окончится смертью.

В тот миг, конечно, никто о смерти не думал. Роды прошли легко, и когда Куста приблизился к кровати Хильмы, жена выглядела спокойной и счастливой, хотя и чувствовала сильную усталость. И странная атмосфера царила в комнате, словно это были первые удачно завершившиеся роды. Солнечные лучи второй половины весеннего дня усиливали обманчивую картину счастья в старой комнате, куда бабушка Тонтилла принесла кофе, приготовленный специально по такому случаю. Это был крепкий натуральный кофе, призванный восстановить силы измученной роженицы. Дитя, уже омытое, спокойно спало, когда Куста склонился над пахнущей чистотой плетеной корзиной, чтобы посмотреть на него. Улыбка отца была светлее, чем когда-либо. Даже бледные старшие дети казались ему сегодня ближе, чем всегда.

Через несколько часов дитя проснулось. Тогда его положили к груди матери, и оно сразу усердно принялось сосать. Оно жило. Отец смотрел на это, позабыв о своих заботах.

Забот у него хватало. Ему пришлось уже несколько раз ходить к Роймале и просить дополнительно взаймы, чтобы уплатить проценты. И Роймала не отказывал. Внимательно присматривавшиеся соседи стали догадываться, в какую сторону развиваются отношения Салмелуса и Роймалы.

— Кусте бы лучше продать все имение и купить другое — поменьше, коль уж кишка тонка: и ведь Роймала все равно наверняка приберет его хозяйство к рукам, как только Куста обеднеет.

Так говорили некоторые серьезные хозяева между собой, а иногда за стаканом пунша и самому Кусте.

Большое имение Салмелус действительно хирело, поскольку его хозяйка делалась все слабее. Это лишало бодрости и Кусту; не будь у него самой младшей, любимой дочери, Куста, вероятно, и впрямь проделал бы трюк с куплей-продажей. Но девочка, названная при крещении Сесилией, но называемая обычно всеми запросто Сильей, росла и развивалась и понятия не имела о тяготах мира сего. У нее были большие теплые глаза и красивые ресницы. Глаза были поначалу почти черными, но постепенно сделались карими. В чертах лица был легкий намек на отца, и некоторые старые люди говорили, что дитя очень напоминает мать Кусты в ее молодые годы. Странным образом те двое старших детей оказались заслоненными младшенькой, с которой все говорили и обращались, как некогда с Кустой, единственным ребенком тогдашней почтенной пары владельцев Салмелуса, оберегавших сына как зеницу ока.

И жизнь тех двоих, старших — сына Тааве и дочери Лауры, — уже не имела большого значения ни для кого. Они ходили повсюду, держась за руки, тихие и боязливые, словно считали самой надежной опорой друг друга. Ходили до тех пор, пока не настало время уйти насовсем, когда они болели, лежа рядом, в одной постели, и тихо отошли — один, а через два дня другой. Повальная эпидемия выкосила тогда за несколько недель в семьях волости множество детей, так что об этом вспоминают иной раз еще и теперь, несколько десятков лет спустя.