Люди в летней ночи

Соседкой Сильи по кровати стала Манта, которой, очевидно, было лет под тридцать. Она была настоящей служанкой и сама считала себя таковой, умела, если требовалось, ругаться и могла своим ответом заткнуть за пояс самого отъявленного сквернослова. Но человеком она была очень теплосердечным. В ее почти черных глазах, больших и влажных, глядевших всегда и на всех прямо, возникал жаркий огонек, если гнев или радость волновали ее служаночью душу. Тогда она подымала шум — иногда кричала: «Курица не птица, а служанка — не человек!» — или, если речь шла о какой-нибудь невкусной еде: «Люди не едят, свинья съест, свинья не съест, уж служанка-то съест!» С веселым вызовом она относилась к тому унижению человеческого достоинства, которое сопутствовало положению служанки.

Она не очень-то отказывала себе в радостях жизни; что с того, что положение служанки вынуждало ее вкушать эти радости в несколько более грубых формах, чем то могли позволить себе ее сестры из благородных. Ее лицо и характер были таковы, что она имела мало шансов стать чьей-либо женой, но было немало мужчин, которые соглашались переспать с ней, — деревенских ухажеров, воспринимающих этот мир почти как сама Манта. Она жила тут в служанках уже второй десяток лет, но о ее прошлом в здешних местах знали немного, да и не стремились узнать. Зато Силье — Манта считала ее еще совсем неопытной — она иногда кое-что рассказывала — так говорят с ребенком, который пока всего не понимает. И в жизни служанок большого хозяйства могут случаться такие тихие и сентиментальные моменты… когда Манта своими слегка расширенными большими коровьими глазами глядела на погружающиеся в сумрак небесные просторы и напевала что-то про «волны озера» и «единственную любовь», а поблизости от нее сидела и слушала гораздо более хрупкая и будто бы чудом сохранившая еще девственность маленькая служанка… например, в субботу вечером, расчесывая волосы после сауны.

В Нукари Силья прошла хорошую школу. Хотя в Сийвери все было гораздо большим, однако же основное направление жизни оставалось и здесь таким же, как там, в более бедных условиях. Выиграв однажды в Нукари весьма банальное сражение и обогатившись после этого разнообразным опытом, Силья и здесь управлялась довольно легко. Неподалеку жила одна семья, имевшая дочь одних лет с Сильей. Девушка эта осталась дома, подрабатывала шитьем и, кроме того, увлекалась писанием стихов, и стихи ее были даже напечатаны уже в каком-то религиозном журнале. Силья познакомилась с нею, когда шила себе платье, и вскоре они сделались подругами, вернее, та девушка-портниха стала проявлять к Силье прямо-таки особенную привязанность.

В ту пору большая часть живших в усадьбе работников и служанок была подвержена общим веяниям времени, о которых тогда много и писалось и говорилось. Потому-то прислуга из Сийвери в церковь почти не ходила, и было бы весьма необычным, если бы кто-нибудь из сийвериского «девичника» отправился в церковь на исповедь. Однако это чудо случилось, когда девушка-портниха уговорила Силью пойти туда с ней. После конфирмации Силья о таких вещах больше даже и не вспоминала, и поскольку на сей раз все произошло не по ее желанию, эта вторая и последняя ее исповедь запомнилась ей довольно слабо.

Все же об этом посещении церкви стало известно, и без последствия не обошлось: местная молодежь стала считать Силью слегка набожной, и даже самые бесцеремонные парни не пытались приставать к ней. Большее, что мог кто-нибудь из них себе позволить, это язвительные замечания по поводу ее дружбы с девушкой-портнихой — вроде того, что Силья и Сельма Рантанен небось друг с дружкой милуются, а самым ехидным был парень-пьяница с соседнего хутора, потерпевший неудачу с Сильей, он крикнул какому-то другому, собиравшемуся предпринять такую же попытку: «Не трудись понапрасну, она же Христова невеста!»

Однако всему этому пришел довольно неожиданный конец, и причиной тому был характер Сильи: у нее снова возникло и усиливалось желание снова сменить место работы, переселиться куда-нибудь из этой округи.