Люди в летней ночи

Вернувшись домой из Рантоо и увидав Силью, София сразу обрадовалась и очень сердечно сказала: «Добро пожаловать!» Затем она упрекнула Силью за то, что та не догадалась прийти в гости раньше. Но в то же время было заметно, что София держится как-то по-новому. Она как бы перестала быть той прежней Софией, которую Силья так пылко обняла в знак благодарности тогда, прошлой осенью, в Рантоо, собирая свои вещи. В течение этого дня София явно все больше отдалялась от нее, хотя и оставалась дружелюбной. Выражение лица ее все время сохраняло оттенок какого-то бессильного сочувствия, когда она смотрела в глаза этой красивой девушки из прошлого лета. Причину этого Силья поняла лишь на обратном пути в Киерикку, на лесной дороге, когда трава покраснела от брызнувшей на нее крови.

С тем же выражением глядел на нее и профессор, когда Силья позже, днем пошла с Софией в Рантоо навестить его. И странно — профессор тоже почему-то не мог сказать Силье об этом прямо. Профессор и вообще-то стал словно другим человеком — унылым, гораздо более тихим — и сильно постарел. Пожимая на прощанье руку Сильи, он был явно растроган — старик как-никак чувствовал привязанность к этой «деточке» и отлично понимал, что никогда уже больше ее не увидит. В последние месяцы он многое потерял, а теперь уходила и она — человек, о котором он минувшим летом и осенью заботился и который обнимал его за шею, пока он ставил компрессы…

И барышню Лауру повидала Силья, при этом София вынуждена была задать некоторые весьма прозрачные вопросы за Силью; она хорошо понимала спою роль и в этом еще оставалась прежней Софией. «Молодой Армас, да… — Барышня Лаура произнесла эти слова и затем с застывшим выражением лица рассказала коротко то, о чему нее однажды раньше уже был разговор с Софией и о чем Силья не решилась спросить у Софии, из-за странного выражения ее лица, да и София, будучи наедине с Сильей, не хотела говорить ей об этом — Молодой Армас, да… он лежал в госпитале — тяжко раненный. Судьба обошлась с ним, беднягой, сурово. Тогда, летом, вскоре после его отъезда отсюда, он потерял мать, а теперь — да, он лишился еще и ноги и почти лишился одного легкого…»

Затем София и Силья вернулись в Кулмалу. Лайни даже согласилась поиграть им — это были какие-то новые марши, которые принесла война. Один назывался «Марш егерей», другой — «Прекрасная Карелия». А София пела их под музыку Лайни.

Силье становилось яснее и яснее, что все то в ней, чему она инстинктивно отправилась искать поддержку, стало здесь еще более слабым. И ей нужно идти восвояси, ибо все то, о чем она тосковала, на самом деле жило еще лишь в ее собственной душе. И только там она еще могла продолжать растить все это.

_____________

Так и у сегодняшнего воскресенья, долгого и яркого, стали постепенно появляться признаки приближающегося вечера. Изменение теней во дворе Кулмалы было Силье хорошо знакомо; чем дальше за полдень, тем яснее проем ворот напоминал, что пора уходить. Это вызывало легкую грусть, ведь она знала, что все равно придется в конце концов вернуться в Киерикку и остаться там. И она погостила уже так долго, что удерживать ее не стали.

Рантоо виделось все время, пока она шла по тропинке, огибавшей широкое подножие горы. Дальше она пошла песчаным проселком между полями, и вилла осталась уже у нее за спиной, и когда она по каменистой, крутой и извилистой тропинке поднялась на гулкую макушку Сикомяки и остановилась там, ей пришлось повернуться, чтобы еще раз увидеть те дорогие ее сердцу места. Солнце, утром светившее справа, теперь уже светило слева. И возврата для нее в Рантоо больше не будет, покуда вилла была видна, эта округа как бы провожала ее, свою хорошую знакомую, юное человеческое существо, но затем словно окончательно попрощалась с нею, быстро отвернулась. Поля, дороги и скаты крыш снова стали лишь приметами этой деревни, но никакой помощи Силье от них не было. Она осталась чужой им, сердце бешено колотилось, и шея покрылась горячей испариной.

Лучше бы поспешить прочь от душного дыхания деревни, чтобы отдохнуть на прохладной лесной дороге. После только что преодоленного подъема она дрожала всем телом, и предстоящий спуск с горы вызывал слабость в коленях.