Люди в летней ночи

Последняя часть красивой воскресной дороги была для Сильи мучительна. Находясь еще на вершине Сикомяки, она наметила для отдыха одно известное ей место у лесной дороги; дойдя туда, она опустилась на землю среди лесных трав, словно достигнув конечного пункта. И в некотором смысле так оно и было. По поводу долго длившейся ее хвори люди — то один, то другой — уже отпускали как бы мимоходом замечания, вроде того, что «если летом заполучишь кашель, он раньше зимы от тебя не отстанет», — но тут на зеленую траву возле дороги вырвалось что-то красное. Это случилось с ней впервые, красное пятно было небольшим и вскоре исчезло в траве, но все же при мысли о преждевременной смерти Силья на мгновение впала в бескрайнюю подавленность и тоску. Лишь теперь разрядилось напряжение, в котором она пребывала весь день. И хотя надежды, с которыми она пустилась с утра в путь, были невелики, но и они не сбылись, они остались там, среди деревни, на залитых солнцем полянах, куда ей после этого — да, и после этого — наверняка нет больше возврата. Усталость завершилась кровотечением на этой никому не известной лесной полянке.

И все-таки неужели не дано Силье достигнуть той жизни, к которой она с юных лет инстинктивно стремилась? Неужели от надежд не останется ничего, кроме отсвета воспоминаний?

Похоже, что так. Девушка сидела тихо, опираясь на одну руку, а лицо ее было бессмысленно блаженным… Когда удается унять кашель, тогда ничего. Надо думать лишь о вещах сегодняшних… Вчера был Иванов день, но и сегодня день праздничный — воскресенье. До чего же это мило, что посреди лета два праздничных дня подряд. Не дали ей отдыха на Иванов день, но зато на сегодня дали… Неужто уже прошел год с того момента… и с того? И каким-то вычитанным в книге рассказов кажется то, что она услыхала от Лауры, профессорской дочки. Поразмыслить об этом без помех можно лишь теперь, здесь. Ее взгляд вернулся из дальней дали в явь и уперся в оставшиеся от брызг крови темные следы на траве, словно изучая, как это они приняли на стеблях очертания слезинок. Но это своевольничали лишь глаза. Мысли же были заняты бывшим другом, молодым человеком, его отрубленной ногой и продырявленным легким. Она думала и о его гордо вскинутой голове, которая виделась в ее воображении еще более благородной после всех перенесенных им испытаний… Он еще не выздоровел, и ничего не известно о его окончательном выздоровлении, ведь ему пришлось пролежать не один час в снегу…

Но теперь-то лето, сугробы давно растаяли, и даже у самых дальних тропинок растут цветы, так что можно присесть среди них. В сладком неведении пускаешься в путь по такой тропке, легкая игривость искрится в речи и во взгляде, пока не предстанет перед тобой полянка, которая так прелестно завлекает присесть, что отказаться невозможно… И коль не откажешься присесть, не откажешься и от многого другого, и станет гораздо теплее…

Было тепло, и все же сидящую у дороги уставшую девушку била дрожь, холодная дрожь, и мучила жажда. А может быть, и действительно уже не было так тепло, солнце только что опустилось за леса, и его энергия дробилась о деревья, о мощные ели, стоящие плотным строем, столь могучие и старые, что могли позволить себе не обращать внимания на тех, кто сидит у их корней. И день, истраченный людьми, как бы поднялся ввысь к самым юным нежным побегам на макушках елей, стал недостижимым с земли, и могучий лес наконец завладел им. Глаз уже заметил поблизости пригнутый к земле можжевельник и в его ветках нити паутины, словно тончайшие натянутые струны. И поверхность почвы тоже видна была как-то яснее, четче; если глядеть на нее пристально, то начинало казаться, что и она так же ждет, как только что ждал створ ворот Кулмалы… Только что… неужели это было только что? Ведь уже приближался вечер. И ведь Силья уже много часов подряд общалась в душе с прежними, с далекими временами. Никто не прошел мимо нее… или все же кто-то… Она побывала в Кулмале, там играли на пианино и пели…

Силья еще напевала про себя. И пусть она не пела в голос, все ее существо пело, и то была длинная песня, которая постепенно превращалась в новую надежду, более широкую, чем этот воскресный поход в гости. Поскольку молодого человека там не оказалось, ни во дворе Рантоо, ни в комнате Кулмалы, сердце вскоре забыло, что его-то оно там и искало. Оно окончательно вернулось на свое место, в самое себя, и нашло там искомое…