Люди в летней ночи

Поэт понял, что его оставят на ночь в горнице. Он сел на кровать с ощущением готовности, словно ожидая, что сейчас, с минуты на минуту, что-то произойдет. Из кухни доносился шум, в сенях слышались шаги, слабо веяло обычным избяным духом; снова шаги и стук двери. В избе теперь ели, но разговоров слышно не было. За окном на диком лугу царствовал лунный свет, но опушка леса тонула во мраке. — Ну вот я и сижу в горнице, на кровати, подумал поэт, ощущая, что его лицо искажается странной насмешливой гримасой, и на мгновение почувствовал себя привидением, созданным этим лунным светом. Велико отличие утра и вечера: завтра утром он будет возвращаться скорыми шагами по беззвучной лесной тропинке к тому дому и выбрасывать из карманов камни. Но в нынешнее залитое луной мгновение его сознанию недоступна мысль о будущем или о возвращении — есть только это застывшее настоящее, побудившее его так странно и бессмысленно ухмыляться.

Только что молодая женщина, стоявшая на картофельном поле, выпрямилась и посмотрела на поэта, словно свысока, словно из-за тысячи верст возвышенных переживаний. — Вот какая девушка стояла только что посреди черного картофельного поля; а я, родившийся совсем другим и никогда здесь прежде не бывавший, я оказался здесь именно в этот вечер.

И поэт попытался представить, где в избе сейчас сидит девушка, он как бы глядел сквозь стену и шептал, беззвучно шевеля губами: «Приди сюда, приди сюда!» Он повторил это много-много раз и не сомневался, что душа девушки услышала его зов. Было понятно, что она не придет, но фантазии тешили его несказанно. В воображении мелькнула и его юношеская любовь, которая до сих пор вплеталась в мелодию его души темным звучанием. Но в нынешнем горячечном состоянии она вдруг показалась незначительной и детски наивной подробностью. Такое было внове, но тогда он забыл отметить свое наблюдение.

Потому что как раз успел подойти на цыпочках к двери и в этот самый момент, услышав, что кто-то вышел из избы, открыл ее.

— Мне бы… не могла бы барышня дать мне глоточек молока?

«Барышня», усмехнувшись и что-то буркнув в ответ, вернулась в избу. Поэт тотчас затворил дверь и зашипел себе под нос, как вода на раскаленной сковороде: «Барыш-ш-шня, барыш-ш-шня…» Он охнул — молоко внесла хозяйка.

Почти три часа он промаялся без сна. Эти три часа он провел также, как проводил прежде другие, когда знал, что под одной с ним крышей ночует красивая женщина. Он бесшумно двигался по комнате, приникал ухом к стене и даже решился разок кашлянуть. — Пусть думают, что я сумасшедший, я все равно больше сюда не вернусь… Но почему, почему мир так устроен, что девушка ни в коем случае не может пробраться сюда ко мне!.. Что лежит в основе человеческой страсти? Инстинкт продолжения рода. Является на свет ребенок, в чьих чертах видны черты родителей. Его деловито нянчат, сушат его вонючие пеленки. Ребенок орет, мать чахнет… Мать — к этому слову так и пристали образы увядания и изнуренности. Иногда отец носит ребенка на руках — это противоестественно… И все это лежит в основе того чувства, которое я сейчас испытываю. А оно есть основа моего стихотворчества тоже. Любовь — это великая мировая сила. Любовь, да, это любовь…

Поэт повторил это слово, и все те же мысли о мясистом и мягкотелом младенце нахлынули на него с новой силой и страстью, и в них было что-то приторно-умилительное и противоестественно привлекательное. Он представил такого ребенка от девушки, спавшей сейчас в избе, и вопиющая непристойность воображенной картины лишь придала ей еще большую привлекательность. По-прежнему разгоряченный, он отважно покашлял и даже поскреб разделявшую их стену, так что в избе должно было быть слышно. Наконец тщетные усилия наскучили ему, и он лег — как и в прежние разы в подобных случаях.

* * *

Здесь заканчивается рассказ о ребячливом поэте, и на прощание — еще несколько строк к поэме ушедшего лета. Заманчиво бросить взгляд назад и увидеть издали те сочувственные переживания, которые испытала одинокая поэтическая душа, легко прикоснувшаяся к нашему рассказу. Она спит сейчас в горнице, в чье воздушное пространство проникли занесенные однажды летом с цветами крохотные странные насекомые — как веяние вечного духа лета. И смотрит на чуточку утомленного поэта древняя луна «с синих луговых высот». Поэт спит, как много раз прежде, и ему снится, что наконец-то он начинает жизнь заново.