Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Геок-Тепе[80], памятник русского героизма, уже позади. Мы путем Скобелева приближаемся к Амударье, переезжаем ее по одному из длиннейших в мире мостов. Снова памятка. Проект этого моста военного инженера Анненкова был забракован специалистами, утверждавшими, что построить мост такой длины здесь невозможно, но Государь дал Анненкову денег из личных средств, и мост был построен железнодорожным батальоном Русской Армии. Так было в «отсталой» России!

Вот и Новая Бухара, железнодорожная станция в 12 километрах от замечательного по красоте древнего восточного города. Эмир еще держится. Коммунизм и восточная деспотия обмениваются приветом.

Вдоль платформы выстроена афганская гвардия эмира, бравые ребята в английской форме. У самой станции – ожившая сказка – свита восточного властителя, переливающаяся всеми цветами радуги группа всадников на великолепных конях, в блистающих самоцветами уборах. Пестрые халаты, белые чалмы, драгоценные пояса с редкостным оружием… 1001 ночь…

Фрунзе, стоя на площадке загона, здоровается с почетным караулом.

– Здрам желям, ваше Тилие-пилис-два! – довольно стройно звучит в ответ, и гордость эмира – европейско-азиатский оркестр гремит «встречу»…

– «Боже, Царя храни!»

Штабные главкома смущенно переглядываются, но он сам спокойно берет под козырек. Вслед за ним – штаб и мы…

Вернувшись в вагон Рабиновича, мы оживленно обсуждаем это необычное происшествие.

– Главком совершенно прав, – авторитетно решает сам комиссар Рабинович. – Почетный караул приветствовал Россию! Великую Россию, товарищи, которой многим обязана эта страна. Ведь я бухарский еврей, из тех, что здесь при вавилонянах еще были. Моя семья и теперь в Бухаре. Знаете, что было здесь до русских? Каждый еврей был обязан перепоясываться веревкой.

– Для чего? – удивленно спрашивает фон Шульман.

– Чтобы правоверный мусульманин не утруждал себя поиском веревки, когда захочет повесить этого еврея[81].

– И вешали?

– Еще как! Ведь, это же Восток, товарищи, Восток, где все было залито кровью, вплоть до «белой кошмы» на троне эмира! Все они здесь друг друга резали. Съездим в Бухару, я покажу вам и «минарет смерти», с которого сброшены десятки тысяч жертв[82], и подземную тюрьму со скорпионами, зарисованную Верещагиным

[83]. Только русские покончили со всем этим безобразием… Нет, здешним народам нечем укорить Русских царей, особенно нам, здешним евреям. Это не «черта оседлости»… Правильно сыграли гимн «арбакэши»![84] Да, и что иное они могли сыграть? Не польку-мазурку же! А «интернационала» они, конечно, не знают. Россию, Великую Россию они приветствовали, товарищи! И правильно!

– Расцеловать бы вас, товарищ комиссар, за эти слова! – искренне вырвалось у ротмистра Львова, – но все ли у вас так думают?

– Массы есть всегда массы, – морщится Рабинович, – но ведь я – комиссар кавалерии фронта и могу самостоятельно мыслить.

Как счастлив Марцелл Рабинович, коммунист, что не дожил до «торжества социализма», думаю я теперь. Попробовал бы он сейчас так помыслить!

Это было весной 1920 г. Через два или три месяца Бухара была разгромлена инсценированным «восстанием масс», а на самом деле татарским полком Красной армии. Операция окружения города была проведена очень плохо: эмир не только уехал в Афганистан под охраной своей афганской гвардии, но вывез сто лучших жен и 500 верблюдов с драгоценностями. Зато грабили ее «хорошо». Весь Арк, холм, на котором стоял дворец эмира, был устлан шелками и коврами из его сокровищницы[85]. Досталось и мирному населению. Позже я сам видел золотой самоварчик (с пробой) тульской работы, выменянный у красноармейца за десять пачек заусайловской «фабричной» махорки, которой не было тогда в Средней Азии. Поджились «освободители»! Таков был первый акт «самоопределения».

Через десять лет я повидал и второй акт той же драматической комедии. Бухара, куда я заезжал в 30-х гг., была жалким, обнищавшим, пыльным и грязным городком. Красочный Ляби-хоуз[86], зеркальный водоем в центре города, где прежде кейфовал весь его «бомонд», раскинувшись на коврах, висящих над водой чай-ханэ[87], зарос тиной и вонял. Исключительная по красоте мечеть «четырех минаретов»[88] стояла полуразрушенной и опустелой. Огромные крытые базары, в 20-м г. еще полные товаров и кипевшие колоритной восточной жизнью, в 30-х гг. были мертвы и раскрыты… Население явно голодало: по карточкам давали только фунт скверного серого хлеба, тогда как прежде вся Бухара питалась лишь белыми пшеничными лепешками «нон». Рису для национального плова не было вовсе, но Узбекистан был зато даже не автономный, а полноправной и суверенной «советской» социалистической республикой.