Людовик XI. Ремесло короля

Вместе с епископом Верденским Гильомом де Арокуром, Жан Балю, кардинал и епископ Анжерский после смерти своего покровителя, переметнулся тогда на сторону Карла Гиеньского и вызвался служить ему при герцоге Бургундском. Заговор был раскрыт после ареста их гонца 22 апреля 1469 года. На следующий же день заговорщики были арестованы и брошены в тюрьму, где они провели долгие годы, так и не представ перед судом: Балю — до 1480 года, Аро-кур — на два года дольше. Их судьба, особенно судьба Балю, который тщетно взывал к Риму, прося папу о поддержке, в наших учебниках представлена в качестве примера того, как король мог унизить, обесчестить, преследовать своей местью, а главное — выказывать свое презрение. Однако, говоря о жестокости Людовика, его мелочности, жажде растоптать человека, который ему изменил, а теперь был лишен всех почестей и обращен в ничто, не следует забывать, что эта опала была не просто капризом государя, а результатом интриг со стороны завистников, которым не терпелось получить освободившиеся таким образом должности.

Глава вторая. ПРИНЦЫ. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ И ПАДЕНИЕ 

1. Крупные феодалы и главы кланов

История оставила нам образ государя, постоянно борющегося с оппозицией и раскрывающего заговоры, охотно выдумывающего их, чтобы воспользоваться ими как предлогом и сразить тех, кто утратил его благорасположение, и тех, чье имущество он рассчитывал конфисковать. В такой обстановке соперничество между отдельными людьми, а также кланами, хитроумные интриги, клеветнические кампании, разумеется, только усугубляли тлетворную, быстро ставшую невыносимой атмосферу страха и тревоги.

В прошлом несколько вынесенных приговоров уже вызвали скандал, рассматривались как произвол, суровость, выходящая за рамки разумного. Несколько даже верноподданных авторов, ни в коей мере не враждебных королевской власти, обличили их, назвав оскорблениями, нанесенными Богу и правосудию. Процесс над тамплиерами, затем, при Филиппе VI, публичные казни в Париже знатных нормандцев, потом еще целая серия «дел» против Брезе, Ксенкуэна, Жака Кёра, порученные Карлом VII комиссарам, выбранным им самим, явно не встретили одобрения со стороны лояльных подданных и несколько омрачили славу этих королей, как и их тогдашних фаворитов. А тем паче большой «политический» процесс над Жаном д'Алансоном в конце царствования, в августе 1458 года. При Людовике XI такого рода процессы перестали быть прискорбной случайностью, став обычным уделом в политической игре, обыденностью продуманной политики. Каждый ощущал себя под угрозой и мог опасаться падения, бесчестья и позора, неизбежного разорения для своей семьи, того, что его имущество перейдет к подлым противникам, завзятым доносчикам, гнусным интриганам, сумевшим втереться в доверие к господину.

Никто не мог считать себя в безопасности в такое время, когда принцы, сплотившиеся против короля, искали союзников, рассылали более или менее тайно гонцов к королевским чиновникам, чтобы попытаться перетянуть их на свою сторону или побудить выступить в свою защиту. Встречи друзей или сторонников, обычно проводившиеся вдали от Парижа и даже королевства — в графстве Бресс или в Савойе, — бросали тень на многих людей, сообщников поневоле, которых в нужный момент можно было назвать виновными. Везде царил страх, ибо королевский полицейский аппарат располагал целой армией агентов, приставов и комиссаров, способных действовать где угодно и быстро. Закон, изданный 22 сентября 1477 года, обязывал их разыскивать и налагать наказание на всех, «кто проведает о сговоре, замыслах, заговорах и предприятиях против короля». Такие люди подвергались той же каре, что и сами заговорщики.

Принцы и вельможи опасались всего. Они устраивали для себя убежища и укрепляли свои дома. Граф де Сен-Поль велел укрепить защитные сооружения в своих пикардийских крепостях, особенно замок Э, «который ему дорого обошелся, ибо он построил его, дабы спастись в лихой час, и снабдил его всем необходимым». Но подготовить укрытия значило возбудить еще большие подозрения. Мысль о бегстве тоже не сулила добра. Кое-кто подумывал отправиться в Рим, как Жак Кёр в 1451 году (об этом подвиге вспоминали до сих пор), или в Авиньон — он поближе, но не так надежен. Это было не так легко, и Коммин говорит, что мало кто сумел вовремя сбежать: одни не надеялись получить надежное убежище в соседних странах, другие слишком дорожили своим имуществом, женами и детьми. Полно, так ли велика грозящая опасность, чтобы обречь свою семью на изгнание?