Что же касается отношений с женщинами, то (к вопросу о несостоявшейся свадьбе) нельзя забывать, насколько Людвиг II дорожил своей внутренней свободой, ведь свободы внешней он как король был лишен. Только оставаясь в одиночестве, Людвиг мог позволить себе быть самим собой. Женившись, он терял право на одиночество. Поэтому он искал — действительно искал! — женщину, которая бы не разрушила его внутренний мир, а гармонично дополнила его. Такую женщину Людвиг нашел лишь в лице Елизаветы Австрийской, но брак между ними был невозможен. Хотя, скорее всего, именно вследствие этого их отношения и сохранили свежесть. Кроме того, подчеркнем еще раз, чувства Людвига к Елизавете и Елизаветы к Людвигу вообще нельзя назвать любовью в эротико-физиологическом понимании этого слова. Это была дружба — искренняя, чистейшая, высокая. Тот, кто не верит в возможность дружбы между мужчиной и женщиной, пусть обратится к примеру Людвига П и Елизаветы Австрийской! Людвиг стал искать себе спутницу жизни, максимально похожую на Елизавету; причем в приоритете была именно не жена, а друг. Он честно пытался найти в Софии замену ее сестре и, конечно, потерпел неудачу: для такого максималиста, каким был Людвиг И, малейшее несоответствие идеальному образу — а в Софии, отнюдь не являвшейся «клоном» Елизаветы, таких несоответствий было гораздо больше — разрушало возможность дальнейших отношений. Жак Банвиль писал: «Воспитанный при очень католическом мюнхенском дворе, в самой строгой дисциплине мысли, слова и нравов… схожий с теми героями Вагнера, с которыми он любил себя сравнивать, он был человеком, которому женщина внушала что-то вроде привлекательного ужаса. Как Зигфрид, преодолев все опасности, содрогнулся, открыв Валькирию-Брюнгильду, — точно так Людвиг II трепетал перед мыслью о любви к женщине. Он останавливался на краю бездны, полной для него опасности и тайны: перед сердцем женщины. Никогда не зная разврата, оставляющего неизгладимое пятно, слишком уважая себя, чтобы растрачивать свой идеал на мелкие интрижки, Людвиг II при своей красоте, молодости, положении, способных очаровывать самые возвышенные, не сдававшиеся другим сердца, остался лучезарно-чистым и одиноким на своем троне. И это поражает даже еще более, чем его артистические вкусы и романтические замки. Такое глубокое чувство собственного достоинства представляет чудо в короле, поставленном среди всевозможных, самых опасных, предоставленных на его волю искушений. Он должен был бороться, чтобы завоевать уединение, тогда как другие люди борются, чтобы войти в самую середину искушений. Он должен был защищать себя против любовных натисков, которым всякий другой охотно бы уступил»{87}
. Лучше и точнее не скажешь!Упомянутый в цитате любовный натиск на красавца-короля мог действительно испугать кого угодно. Очень скоро в личном знакомстве чуть ли не с любой женщиной Людвиг стал видеть посягательство на свободу своей личности. К такому неутешительному выводу его привели не беспочвенные фантазии, а многочисленные попытки прямого соблазнения юного короля, предпринимавшиеся хотя бы теми же актрисами, которые не допускали и мысли, что короля интересует лишь их искусство. Людвиг занял сугубо оборонительную позицию; ему приходилось постоянно защищаться, чтобы не попасть в сети, расставленные коварными интриганками. Поэтому-то в мужском обществе он чувствовал себя гораздо свободнее, а значит, и комфортнее; по крайней мере, он мог себе позволить расслабиться и не искать подвоха. Вот и всё!
Но и среди мужчин Людвиг не нашел человека, полностью отвечавшего его высоким требованиям к дружбе. Увидев в своем новом знакомом живое воплощение Зигфрида или Дидье[80]
, Людвиг всем сердцем привязывался к нему. Но постепенно идеальный образ, созданный фантазией короля, уступал место реальной личности, и приходило болезненное разочарование. Одно разочарование следовало за другим. Наконец, во имя сохранения внутренней свободы и покоя Людвиг утвердился в убеждении, что идеальным жизненным спутником для него может быть только… он сам.