ЛоГГ. Том 3. Стойкость

— Есть ли у моего сердца крылья, или нет… Я ускользну из оков притяжения… И полечу сквозь бескрайнее небо… В оставленный мною мир, прежде такой зелёный… Хотя сейчас там больше не слышно пения птиц…

— Хватит! Оставь меня.

Услышав приказ, отданный жёстким, но бессильным голосом, служанка послушно закрыла сборник стихов, поспешно поклонилась и вышла из комнаты. После её ухода, Хайнрих ещё какое-то время буравил дверь взглядом, полным ненависти ко всем, кто имел хорошее здоровье. И одного этого напряжения хватило, чтобы ему пришлось долго успокаивать дыхание.

Затем остекленевший, лихорадочный взгляд Хайнриха обратился к зеркалу на стене. Он увидел болезненно-красные щёки и капли пота, стекающие по его горлу на грудь.

«Я ненадолго задержусь здесь, — подумал совсем ещё молодой глава семьи Кюммель. — Более удивительно то, что я смог прожить эти восемнадцать лет».

Когда он был ребёнком, каждая ночь приносила с собой ужас, что он не доживёт до рассвета следующего дня.

Но в эти дни смерть сама по себе уже не так пугала его. Его больше пугала мысль, что после смерти память о нём постепенно сотрётся из памяти людей. Слуги в это имении, родственники, даже его красивая и умная кузина Хильда — будет ли помнить спустя год хоть кто-то из них хрупкого юношу по имени Хайнрих?

И в чём тогда смысл того, что ему удалось прожить так долго? Неужели он был здесь лишь для того, чтобы есть и умываться с помощью слуг? Чтобы платить врачам за его лечение? Чтобы окончить его короткую жизнь, уставившись на балдахин над кроватью? Неужели его судьба — бессмысленно исчезнуть, не оставив никакого доказательства, что он вообще жил? Он так часто слышал истории о другом восемнадцатилетнем юноше, таком же, как он сам, который в этом возрасте уже стал адмиралом, в двадцать — гросс-адмиралом, в двадцать два — канцлером Империи, и который даже сейчас продолжал идти вперёд к безграничному будущему. Так почему же он должен был умереть из-за жестокой, несправедливой судьбы?

Хайнрих прижал свою бледную щёку к влажной от пота подушке. Он не умрёт вот так. Он не может так умереть. Он не может умереть спокойно, пока не сделал чего-то, не оставил следа в истории как доказательство своего существования.

Вечером в день похорон адмирала Кемпффа, Вольфганг Миттермайер выпил бокал белого вина и отправился навестить своего друга и коллегу Оскара фон Ройенталя в его официальной резиденции, где тот жил в одиночестве. У Ройенталя, похоже, было что-то на уме, но он с радостью принял друга, пригласил в гостиную и дал ему стакан. Миттермайер собирался поболтать с ним между выпивкой, но хозяин, как ни странно, казался пьяным и выпалил нечто и вправду удивительное:

— Послушай, Миттермайер. Раньше я думал, что у нас общие цели: подавить аристократов, уничтожить Союз, завоевать Вселенную… Раньше я думал, что мы разделили эти цели с герцогом Лоэнграммом. Но теперь…

— Хочешь сказать, это не так?

— В последнее время мне стало казаться, что, возможно, подчинённые — не более чем удобные одноразовые инструменты для этого человека. Кроме Зигфрида Кирхайса, само собой. Но если не считать его, значит ли для герцога что-нибудь хоть кто-то из адмиралов? Посмотри на Кемпффа. Не то чтобы я стал испытывать сочувствие к нему, но посмотри, что получилось — этого человека буквально использовали и выбросили в бессмысленной битве.

— Но всё же герцог оплакивал гибель Кемпффа и назначил его посмертно адмиралом флота, несмотря на поражение. И разве его семья не получит пенсию, чтобы ни в чём не нуждаться?

— Это меня и беспокоит. Подумай вот о чём: Кемпфф мёртв, поэтому герцог уронил немного слёз, даровал несколько почестей, и на этом всё. Но ему нужно дать нечто более осязаемое живым. Не знаю, может, власть или богатство… Но я уверен, способен ли этот человек на такое.

Миттермайер, лицо которого раскраснелось от выпитого, покачал головой и ответил:

— Подожди минутку. Прошлой осенью, когда погиб Кирхайс, а герцог отгородился от мира, разве не ты говорил, что мы обязаны поставить его на ноги? Или ты говорил это не всерьёз?

— Я верил в каждое сказанное слово. В то время, — разные глаза Ройенталя сверкнули, каждый своим собственным особым светом. — Но это не значит, что я принимал длинный ряд правильных решений с момента своего рождения. И хотя сейчас это не так, возможно, придёт день, когда я пожалею, что решил помочь ему.

Когда Ройенталь закончил говорить, вокруг двух молодых адмиралов обернулось невидимое покрывало тяжёлого молчания.

— Я намерен притвориться, что никогда этого не слышал, — наконец сказал Миттермайер. — А тебе не стоит быть столь неосторожным в словах. Если они дойдут до кого-то вроде Оберштайна, ты можешь стать жертвой чистки. Герцог Лоэнграмм — герой нашего времени. А нам достаточно действовать как его руки и ноги, получая за это соответствующую награду. Вот что я думаю.

Когда его друг ушёл, Ройенталь опустился на диван и пробормотал:

— Хмф. Поверить не могу, что я снова сделал это…