ЛоГГ. Том 4. Военная хитрость

Увидев его, даже Оберштайну захотелось рассмеяться, однако вида он, разумеется, не подал. Внешность Ланга никак не вязалась с его талантами и достижениями. Хотя ему ещё не перевалило за сорок, восемьдесят процентов его каштановых волос исчезли. То немногое, что ещёе оставалось, цеплялось за его уши, как будто за жизнь. Его пепельные глаза были большими и красивыми, губы — мясистыми и красными, а рот — крохотным. Его голова была великовата для его невысокого тела. Само тело больше походило на шар, а покрывающая его кожа была гладкой и розовой. Короче говоря, Гейдрих Ланг внешне напоминал пышущего здоровьем ребёнка, напившегося материнского молока, поэтому угадать в нем бывшего шефа тайной полиции было бы непросто даже для человека, отличающегося бурной фантазией. Ведь согласно бытующему стереотипу, шеф тайной полиции должен обладать более суровой внешностью, а в его волосах должна пробиваться седина.

Однако его уникальность лучше всего выражал его голос. Обычный человек посчитал бы, что мужчина такой комплекции будет обладать высоким детским голосом. Вместо этого изо рта Ланга полился торжественный бас, как у какого-нибудь древнего религиозного лидера, читающего проповедь для верующих. Те, кто готовился сдерживать смех, были потрясены. Ланг осознавал это несоответствие и играл на нём: он не раз заставал противников врасплох, а его бас неоднократно служил ему орудием допроса.

Однако человек перед ним, чьи искусственные глаза сверлили в нём дырку с помощью механического светового компьютера, должен был решить, достоин ли Ланг внимания, а затем доложить об этом имперскому канцлеру, герцогу Лоэнграмму.

— Ваше превосходительство начальник штаба, как бы вы это ни маскировали, у правительства есть только один путь существования.

Ланг говорил категорично, и Оберштайн начал вдумчиво оценивать его речь уже с первого слова.

— Хм, и какой же?

— Контроль масс горсткой людей.

Голос Ланга звучал так, словно это отшельник взывал к Богу, и можно было подумать, будто ему аккомпанирует церковный орган. С другой стороны, обладая полной властью над жизнью и смертью Ланга, Оберштайн сам был подобен Богу в том смысле, что, как бы искренне с ним ни говорили, этого никогда не было достаточно.

— Мы придерживаемся идеи, что при демократии правительство избирается свободным волеизъявлением большинства, но я готов выслушать ваши мысли.

— Предположим, что народ состоит из 100 человек. 51 человек — это уже большинство. Однако и это большинство делится на фракции, и для того, чтобы править всей сотней достаточно уже лишь 26 человек. Другими словами, четверть может управлять целым. Идея не новая и редукционистская, признаю, но она верно передает всю бесполезность демократического принципа большинства. Я уверен, ваше превосходительство, что вы, с вашим великолепным умом, и сами это понимаете.

Оберштайн проигнорировал это очевидное подхалимство. Как и его господин, Райнхард фон Лоэнграмм, Оберштайн не мог не заметить, что те, кто заискивал перед ним, его же и презирали. Игнорируя тот факт, что его игнорируют, Ланг продолжил:

— Поскольку сама суть правительства — контроль большинства меньшинством, я уверен, вы согласитесь, что такие люди как я незаменимы для поддержания порядка.

— Вы имеете в виду тайную полицию?

— Кто-то должен поддерживать общественный порядок.

Это была неплохая подводка, но Оберштайн вновь оставил без внимания едва прикрытый намёк этого человека.

— Тайная полиция может быть удобна тем, кто находится у власти, но само её существование становится объектом ненависти. Хотя Бюро поддержания общественного порядка Империи лишь недавно было распущено, многие захотят, чтобы вы понесли наказание за то, что вновь возродите его. Люди вроде реформиста Карла Брэке.

— У господина Брэке свои идеалы, но я лишь посвятил себя служению династии и ни разу не воспользовался властью ради собственной выгоды. Если вы станете карать за верность, герцога Лоэнграмма не ждёт ничего хорошего.

Из-под полы этого благонамеренного совета показалась дуло угрозы. Если его обвиняют не только в прошлых прегрешениях, но и за работу в Бюро, есть ли у него ещё что-то на уме?

— На самом деле, герцога Лоэнграмма мало заботит ваше существование.

— Герцог Лоэнграмм — прежде всего солдат. Его стремление покорить Вселенную в честном бою вполне понятно. Но иногда самый незначительный ложный слух может быть более ценным, чем десять тысяч кораблей, и тогда оборона становится лучшей формой атаки. Поэтому я надеюсь лишь на мудрость и великодушие герцога Лоэнграмма и вас.

— Ладно мне. Но как вы собираетесь отплатить за великодушие герцогу Лоэнграмму? Это самое главное.

— Герцог Лоэнграмм получит мою безоговорочную преданность, а свои скромные таланты я буду использовать на благо его военного режима.

— Всё это прекрасно, но теперь, когда Бюро распущено, бессмысленно его восстанавливать. Это означало бы отступление от политики реформ. Нам стоит придумать какое-нибудь другое название.

Детское лицо Ланга осветилось.