Логово горностаев. Принудительное поселение

Осмотр на пункте «скорой помощи» показал, что он еще дешево отделался — заплывший глаз да разорванный пиджак. Глаз ему забинтовали, а пиджак Балестрини снял и сунул под мышку. В таком виде он вышел из машины на улице Голанетто, где после недавних волнений постоянно дежурил наряд полиции и карабинеров.

— Вас проводить, доктор? — предложил старшина карабинеров. Только теперь Балестрини заметил у него на мундире пятнышки крови. Он слабо улыбнулся в ответ.

— Спасибо, не надо. До свидания.

— Всего доброго, доктор.

Балестрини медленно, боясь, что еще шаг — и острая боль возобновится, стал подниматься по лестнице. Сослуживцы останавливали его и спрашивали, что у него с глазом, и он на ходу придумал более или менее правдоподобную версию. Грязных, смятых брюк они, кажется, не заметили. Не успел он устроиться в кресле, как в кабинет к нему ворвался Витторио Де Леонибус. Лицо у Витторио было непроницаемое, впрочем, как всегда в щекотливой ситуации.

— Боже, что с тобой стряслось? — спросил он, оглядев его с ног до головы.

— Это не покушение. Просто напали какие-то юнцы, причина мне неизвестна.

— Кроме глаза, все остальное в порядке?

— Более или менее.

— Почему не идешь домой?

— Ты и сам знаешь почему. Да еще из-за этого, — зло сказал Балестрини и одну за другой вынул три пленки.

— Это пленки Де Дженнаро. Мы думали, что ими завладели его убийцы. Я их прослушал сегодня ночью… представь себе, спать лег в шесть утра. Теперь мы эти пленки перепишем, а затем я самолично передам их на хранение главе нашей судебной полиции.

Ничего не ответив, Де Леонибус сел напротив и уставился на пленки. После той ссоры, слух о которой распространился по всему Дворцу Правосудия, они впервые встретились с глазу на глаз. Но ни один из них не пытался растопить лед враждебности.

— Послушаю их позже, — сказал Де Леонибус, взглянув на часы. — А пока что ты намерен предпринять?

— Для начала вызову в суд графа Эрманно Саворньяна. Кроме того, поскольку эти три пленки окончательно подтвердили кое-какие имена, я хотел бы знать, установил ли… ты контакт с некоторыми известными нам политическими и финансовыми деятелями, которые… ну, словом? — запинаясь, докончил фразу Балестрини и кивнул на катушки с пленкой.

— Андреа, ты же отлично знаешь: даже для… скажем так, для доверительной беседы недостаточно…

— Послушай, раз уж путь дипломатических переговоров так сложен, позвони и скажи откровенно: «Дорогие господа, я знаю одного нашего чиновника, которому не терпится прислать вам вызов в суд… Помогите мне утихомирить его, но для этого я нуждаюсь в вашем хотя бы минимальном сотрудничестве».

— Не могу, Андреа. Ведь чтобы предпринять соответствующие шаги, нужно получить разрешение.

— Такое разрешение обязательно не для всех. Но я готов даже подождать.

— Понимаю, — пробурчал Де Леонибус, поднимаясь.

Ну что ж, выходит, поладить миром Балестрини не хочет. Он показал на пленки.

— Значит, ты передашь их майору?

— Только после того, как перепишу, — резко ответил Балестрини и почувствовал, с какой неприязнью Де Леонибус впился в него своими узенькими глазками. Подождав, пока за ним захлопнется дверь, Балестрини тяжело откинулся на спинку кресла. Боль усилилась — значит, впереди еще одна бессонная ночь. Он снова вспомнил о тех юнцах — нет, он не сумел запомнить в лицо ни одного из них. «Я вел себя как трус, безропотно позволив себя избивать. Хотя если учесть, как я испугался, то, пожалуй, нет», — с улыбкой подумал он, и подбитый глаз сразу заныл. Он заплывал все больше, и в нем отдавалось болью любое движение лицевых мускулов.

Балестрини вспомнил о карабинерах (недаром их называют «корпусом достойных»), о первом из них, поспешившем ему на помощь, о старшине, о двух других, и вдруг в голову ему пришла мысль, на первый взгляд абсурдная. Но только на первый взгляд. Он так и застыл с ручкой в руке, лихорадочно пытаясь найти ей подтверждение. И вот факты начали выстраиваться один за другим. В считанные секунды все обстоятельства, призванные подтвердить эту дикую мысль, встали на свои места.

Так вот почему полиции до сих пор не удалось отыскать Пастрини! Как бы она ни старалась, разве можно схватить человека, которого не существует? Пастрини — так на свой шотландский лад переделала его фамилию бедная Грэйс. Так она расслышала, наверно, фамилию «Балестрини», а потом, не раз ее повторяя, сама привыкла к ней. «Пастриньи» записал в своем блокноте секретарь, «Маэстрини» назвал его по ошибке один из карабинеров.