Логово горностаев. Принудительное поселение

Баллони фанатично верил в своего адвоката. За годы мелких краж он перевидел великое множество всех этих защитников по назначению и адвокатишек из отдела социального страхования и в конце концов убедился, что по своей общественной значимости они равны санитару, слесарю либо монтеру, не говоря уже об их убогой профессиональной подготовке. А вот Пратович сделал то, что в свое время не сделали его отец или директор школы, первый работодатель, первый судья, давший ему срок. За полчаса Пратович объяснил ему, в чем он может признаться всегда и в чем не должен признаваться никогда; словом, научил его простейшим процедурным уловкам, которые делают допрашиваемого неуязвимым, и даже нескольким способам обмануть следователя, когда тот прибегает к хитростям.

Цена такому человеку наверняка не один миллион. Но адвокат обращался с ним так дружески, запросто, что порой Баллони казалось, будто он нанял его сам и щедро с ним расплачивается.

— Вылезай, черт бы тебя побрал! — приказал конвойный, и все заключенные сразу поднялись.

— Эх, хороший денек, — промычал третий заключенный, здоровенный детина, которого Джакомо Баллони никогда прежде не видел. Россетти слез с машины молча, лишь звякнули наручники. Их мгновенно окружили карабинеры и повели к зданию прокуратуры.

Вид Балестрини поразил Баллони, который давно не был у этого типа на допросе. Он показался Баллони выше ростом, осунувшимся, а глаза у него были как у больной собаки, смех да и только. И еще он заметил: Балестрини на него не смотрит, и понял, что это не случайно, а уж почему, непонятно. Сам же он, наоборот, стал донимать Балестрини томными взглядами и, увлекшись, как-то даже забыл об очной ставке.

Между тем она оказалась долгой и трудной. В комнате сидела большая группа северян — мужчины и женщины средних лет — и еще паренек лет восемнадцати без руки. Проходя под конвоем мимо трех агентов в штатском, Баллони испуганно вздрогнул под этими мрачными, пристальными взглядами. Балестрини во время каждой новой очной ставки ни на миг не спускал с него глаз и все более походил на черепаху, вдруг потерявшую свой панцирь.

— Введите Мантони, — внезапно приказал он, и дверь комнаты открыли в пятидесятый, наверно, раз.

— Входите, Мантони, входите, — дружелюбно произнес Балестрини, и когда Баллони повернулся к вошедшему, у него от страха сжалось сердце. Память у него была цепкая, и он сразу узнал этого Мантони. Да и можно ли забыть обвислые усы черный шрам, словно рассекавший голову пополам. Таких странных типов теперь встретишь не часто.

— Ну, Мантони, поглядите-ка хорошенько на этих людей.

Нет, не мог Мантони его видеть, точно не мог. Облизывая языком губы, Баллони убеждал себя, будто испугался только потому, что очень уж у Мантони необычное лицо. Он-то этого старика отлично помнит — тогда не спускал с него глаз, пока тот не ушел, освободив ему путь. И теперь он боялся, что и старик так же легко его узнает.

— Ну как?

Но светлые, водянистые глаза старика лишь скользнули по нему да на какой-то миг задержались на одном из агентов в штатском. Потом взгляд его поплыл дальше и остановился на Балестрини.

— Нет, не узнаю, господин судья.

— Вы в этом уверены?

— Да, никого не узнаю, господин судья.

— Ну, хорошо, — пробурчал Балестрини, и Баллони показалось, что тот сейчас рухнет на пол. Приподняв очки, он провел пальцами по векам, слегка покачнулся. Баллони не отрывал от него глаз, но вдруг его грубо схватили за плечи, и он очутился лицом к лицу с одним из двух конвойных.

— Теперь твоя очередь.

Слава богу, дело шло к концу. Оставалась лишь привычная очная ставка с колбасником Россетти. Их было уже столько и оба так в этом поднаторели, что казались спевшимся дуэтом, как однажды пошутил Балестрини, отпуская их. На этот раз все происходило молча. Усталым жестом Балестрини велел им сесть, не спуская глаз с Россетти, с которым, видно, только что кончил говорить. Толстяк Россетти сидел мрачный и угрюмо разглядывал свои руки. На лице у него не дрогнул ни один мускул, когда он услышал, что кого-то привели. Пока адвокаты обменивались приветствиями, Баллони поглядывал на него с некоторой опаской. Он не доверял этому колбаснику, хотя прежде безоговорочно ему подчинялся.

— Ну, раз вы, Россетти, довольны, то и мы тоже, — задумчиво проговорил Балестрини, и некоторое время никто больше не проронил ни слова, словно все соблюдали минуту молчания. Баллони воспользовался этим, чтобы взглядом спросить у адвоката, как идут дела. «У меня хорошо, а у тебя?» — многозначительно вскинув брови, спросил в свою очередь адвокат. Поняв по глазам Баллони, что и у него все в порядке, адвокат незаметно ему подмигнул. Адвокатом колбасника Россетти был университетский преподаватель, молодой, но уже лысый, с шелковым галстуком-бабочкой.