Логово горностаев. Принудительное поселение

Разговоры о том, что полковник Винья в глубине души радуется смерти Де Дженнаро — а они настойчиво ходили среди офицеров следственного отдела, — не соответствовали истине. Винья за долгие годы совместной работы почти полюбил Де Дженнаро. Конечно, ему было в чем упрекнуть капитана. Прежде всего в его тесных связях и сотрудничестве с некоторыми судейскими и, наконец, в этом его проклятом обыкновении рассматривать факты сами по себе, без учета того, какое влияние они могут оказать на, казалось бы, незначительные, но важные в целом обстоятельства.

Вот уже двое суток большую часть рабочего дня полковник Винья посвящал тому, что газетчики называли самым громким политическим преступлением года. Первым делом следовало добиться — пусть эти лживые писаки выкинут из головы, что речь идет об убийстве политическом. Не желая дискредитировать беднягу капитана, Винья все же пустил слух о том, что Де Дженнаро слыл отчаянным бабником и в своей частной жизни сорил деньгами. Впрочем, это была сущая правда.

Одновременно набирала обороты в высшей степени эффективная машина следственного отдела — к обычному служебному рвению прибавлялось желание (вполне законное, кто может отрицать?) до конца выяснить обстоятельства гибели своего сослуживца, однако первые результаты расследования были пока скудными. И полковнику Винье приходилось с точностью ювелира взвешивать их, прежде чем направить полковнику Россани — чиновнику министерства внутренних дел, с которым он непосредственно имел дело.

Кроме того, имелась еще одна загвоздка — этот олух Балестрини. Полковнику сразу не понравилось, что Де Дженнаро воспылал любовью к этому размазне, воображающему, будто он знает все наперед и судебной полиции остается лишь следовать его указаниям. Теперь этот педант, этот зануда, возможно, мучается угрызениями совести из-за того, что послал на гибель Де Дженнаро, тогда как сам направо и налево отпускал преступников на свободу; поэтому-то Балестрини и взялся за расследование обстоятельств гибели Де Дженнаро с таким невиданным пылом, которого не одобряет даже его приятель — заместитель главного прокурора. «Уж не знаю, до чего хочет докопаться Балестрини, тем более что он почти не знает, по какому следу шел бедный капитан. Он мне сам признался», — сказал Де Леонибус, сидя в своем новом кабинете. Еще один неприятный тип, но у него хотя бы хватает ума не лезть в сложные, запутанные дела, предоставляя разбираться в них следственному отделу.

Значит, первое — не выпускать из поля зрения Балестрини, второе — восстановить общую картину дела, расследование которого Де Дженнаро вел в своем обычном стиле, то есть в одиночку, ни о чем не докладывая не только судебным властям — это в общем-то не так уж обязательно, — но и ему, своему прямому начальнику. Выполнить обе задачи было не так-то просто — о том, насколько широко разрастается дело, Винья смутно догадывался. Оставалось только надеяться, что результаты расследования, собранные воедино, не вызовут цепной реакции, проще говоря, не начнется такая кутерьма, когда дело полностью выходит из-под контроля и в конечном счете оборачивается всем во вред.

Был предобеденный час пик, и они застряли в уличной пробке. Сидя рядом с потным водителем и задыхаясь в раскаленной машине, полковник Винья сейчас думал о Де Дженнаро. Утром на совещании руководства в кабинете Де Леонибуса Балестрини заявил, что будет продолжать разрабатывать вполне определенный «след», о котором в их последнюю встречу ему докладывал капитан. Он имел в виду запись телефонных разговоров некоего Гуидо Паскуалетти — о нем долго распространялся Россани, когда вызывал их к себе в министерство. «В общем, я думаю, капитан начал именно с этих магнитофонных записей», — заметил Балестрини. «Только будьте осторожны и не споткнитесь на том, на чем споткнулся Де Дженнаро», — предостерег его Россани. Он хотел напомнить Балестрини о разнице между офицером карабинеров и следователем прокуратуры: они все равно что краснокожий и белый, оказавшиеся в пустыне. Один из них знает, как выжить, а другого ждет гибель в первый же день. Россани пытался дать понять помощнику прокурора, что держаться так, будто ты неуязвим, — просто глупо. Судейских ухлопали предостаточно, и большинство его коллег уже начало беспокоиться о своей шкуре. Но всегда находятся чудаки вроде Балестрини, которые думают, что судейский чиновник, как офицер «синих касок»[45], может спокойно разгуливать между враждующими сторонами и не бояться пуль. Даже плевок, полученный в рожу во время допроса, не заставил Балестрини призадуматься, и он как ни в чем не бывало заявляет, что пойдет дальше по тому следу, который стоил жизни Де Дженнаро.