Локи

Пэл поняла, что может дышать, но воздух под тяжелой крышкой был горек и затхл. Каждый вдох и выдох отзывался болью.

– Между прочим, я могу вас продержать здесь сколь угодно долго, хоть целый год. Вы будете умирать, но не умрете. Кстати, мы сейчас в фамильном склепе Сомерсетов, так что нас никто не потревожит. Осознали?

Она попыталась вспомнить молитву, которую читала няня, но мысли путались.

– Не выйдет, – хохотнули из-за крышки. – Место не слишком располагает… Вы как думали? Все в горних пределах решается? Не-е-ет, у нас, извините, Царствие. Решение принимаем мы, наверху лишь утверждают, главное – обоснование подобрать. А это мы умеем, поверьте. Ваше дело слушать и повиноваться. Ну, что осознали?

Осознала… Но вместо страха внезапно ощутила холодную бешенную ярость, наследие герцогов Мальборо. Ей не дают воззвать к Творцу! Молиться нельзя, но… Можно иначе! К Тому, кто создал небо и землю, много путей. Она – англичанка!

Дышать было трудно, но Пэл, собрав остаток сил, шевельнула холодеющими губами:

Солнце садится и вечер дняЯсной блестит звездой.И через море зовет меня

Дальний берег иной.

Тьма дрогнула, поредела и распалась, обернувшись серым сумраком, сквозь который ясным голубым светом вспыхнула закатная звезда.

Но в море опять за кормой уснетНедвижное, как стекло,И шедшее вечной пучиной водВернется, откуда шло…

– Погодите, погодите! – заспешил голос. – Что вы делаете? Я хотел просто поговорить. Видите ли, у меня есть к вам деловое предложение, очень выгодное…

Пэл не отвечала. Строчки предсмертного стихотворения великого Альфреда Теннисона, давно уже ставшие молитвой, сами ложились на губы. Его услышали – услышат и ее, взывающую из праха и бездны.

Солнце погасло, и склянкам вслед

Над волнами ночь летит.Не будем прощаться, разлуки нет –Лишь долгая даль пути.

– Куда вы? Куда? Там ничего хорошего нет, вы же сами хотели уйти без мучений, в почете и славе. У вас почти получилось, остались лишь мелкие незначительные формальности. Вы бы помогли мне, я – вам…

Леди Палладия Сомерсет нашла в себе силы улыбнуться. Уходить или нет, она решит сама – и Тот, Кто будет ждать на ином берегу.

Мили и сроки придут к концу,Я знаю, но тем верней,Мой Лоцман, мы встанем лицом к лицуЗа пологом миль и дней.

Серый сумрак рассеялся в лучах яркого электрического огня. Белый потолок, склонившееся над ней лицо дяди Винни.

– Жива, Худышка? Вот и молодец!..

6

Лейхтвейс, поблагодарив консула, положил паспорт во внутренний карман пиджака, стараясь не задеть висевшую на перевязи левую руку. Из-за этого и плащ носил внакидку, чувствуя себя огородным пугалом. Выйдя из кабинета и не забыв кивнуть секретарю, неспешно направился к выходу. Консульство, открытое всего неделю назад, выглядело обжитым и очень респектабельным. Особняк времен первых Георгов, перестроенный уже при Виктории, почти в самом центре Лондона, неподалеку от Даунинг-стрит. Мраморные львы у входа, литой чугунный забор, внутри строгое ар-деко. Только что рожденное Великое княжество Тауред не жалело средств на представительство.

Охрана тоже на высоте, разведчик Николай Таубе оценил это с первого взгляда.

На улице привычно накрапывал холодный лондонский дождь. Лейхтвейс, с этого дня подданный Тауреда, выйдя из калитки, здоровой рукой надвинул шляпу на самый нос. Идти некуда, разве что взять такси и вернуться в маленькую квартирку на окраине, которую он снял, выйдя из госпиталя. Плохо быть чужим в чужой стране.

– Привет, Лейхтвейс!

Голос он узнал сразу и даже не стал поворачиваться.

– Привет, Неле! За паспортом приходила?

Бывшая напарница появилась откуда-то из-за спины, все такая же длинная и тощая, зато в модном пальто-реглане дорогой темной ткани и легкой фетровой шляпке. Сумочка выглядела подозрительно большой и тяжелой. «Парабеллум» или «Вальтер», а, может, даже что-то посерьезней вроде финского «Лахти».

– Почти угадал, – Цапля поправила ему плащ и чуть сдвинула набок шляпу. – Подала заявление. Это таким героям, как ты, всюду зеленая улица.

Помрачнела, зябко дернула плечами.

– Все мои друзья там остались… А меня не взяли из-за этого дурацкого ранца, была курьером.

Взглянула в глаза.

– Их нет, а ты, Николай, живой. Может, это и справедливо, ты землянин. Но все равно, горько.

Лейхтвейс решил, что пора прощаться, но бывшая напарница покачала головой.

– Нет, Лейхтвейс, не убегай. Я тебя не зря сорок минут ждала. Есть разговор, а поскольку пригласить меня в кафе ты не догадаешься, я это сделаю сама. А хочешь, пойдем в русский ресторан, послушаем, как играют на ба-ба-лайке?

* * *