Лолита

Катастрофа ускорена вторжением в роман мира пошлости, олицетворенной драматургом Куильти. Здесь, как и в других романах Набокова, пошлость обрушивается на героя, который не в силах с ней справиться. В «Лолите», естественно, мир пошлости разворачивается в американских декорациях. Волей-неволей в авторе просыпается сатирик, саркастически созерцающий мотельную цивилизацию кича и всевозможных стереотипов (включая стереотипы косного юношеского сознания вообще и самой Лолиты, в частности). Книга вышла в той степени антиамериканской, в какой разоблачила американский вариант общечеловеческой пошлости.

Но даже если бы пошлость и не вмешалась непосредственным образом в любовную историю, последняя все равно была бы обречена. Во-первых, в силу неумолимого закона времени, вызывающего «старение» Лолиты (емкость на редкость удачной метафорики романа позволяет говорить и о нахождении Набоковым чудесной формулы быстротечности времени), превращения ее в обыкновенную красивую девушку; во-вторых, потому, что воплощенный в Лолите образ земного рая отталкивает от себя Гумберта Гумберта. В отличие от предыдущих героев Набокова, он недостоин рая, ему отказано во взаимности.

Это только подчеркивает драматизм положения. Отвергая нормативное представление о женской красоте, Гумберт Гумберт бросает вызов всей эстетике европейской культуры, заявляя о своем неизлечимом эстетическом нонконформизме, выставляет себя изгоем, принявшим форму извращенца. Здесь бунт против системы не столько условностей, сколько ценностей культуры развит до предела, и вызов культуре, интегрировавшей в себя пошлость в такой степени, что культура превратилась в цивилизацию, подразумевает эмоциональное обращение к ее девственным, ювенильным началам. Тема молодости обыгрывает модную в первой половине века тему заката Запада, порождает тоску по временам Данте и Петрарки, которые выводятся в набоковском повествовании в весьма провокационном виде поклонников воспетых ими «нимфеток» Беатриче и Лауры. Это, впрочем, отнюдь не значит, что Набоков сознательно устремляется за Шпенглером, ему вообще чужда «литература Больших Идей» (его слова), но набоковский роман при этом достаточно точно передает ощущение одряхления и пресыщенности культуры XX века.

С другой стороны, порочный Гумберт Гумберт лишен взаимности, не распознан как трагический герой маленькой любительницей воскресных журналов (пошлая ипостась Лолиты, но девочке нельзя отказать порой в проницательности). Он лишен взаимности, как лишен и творческого дара, оставаясь эрудитом и компилятором. Его любовь к Лолите способна породить только великолепный роман отчаяния, не имеющий иного продолжения, кроме тюремной камеры.

Но Набоков не был бы Набоковым, если бы его книга существовала лишь на уровне метафорического прочтения. В том сложность и привлекательность этого мастера прозы, что элементы метафорического прочтения и виртуозной игры с психологической деталью, со словом (правда, набоковские каламбуры порой лишены вкуса) связаны у него и неразделимы. Лолита и Г. Г. существуют одновременно и в метафорическом пространстве эротической ситуации, и в сатирически воссозданной мотельной спальне, наполненной звуками чужих пьяных голосов, шумом канализационных труб, и в особом интимном мире жестких психологических противостояний, тем самым ускользая от одномерности любого прямолинейного прочтения.

Введение игры с сюжетом, словом, читателем в таком масштабе, в котором она не обнаруживалась не только в русской, но и в западной прозе, ставит вопрос о ее смысле. Набоков во многом ученик символистского романа, недаром одним из высших достижении прозы XX века он считал «Петербург» А. Белого, однако, в отличие от символистов, у Набокова нет «второго», метафизического этажа, который в его романах заменен театрализацией как формой существования и в жизни, и в культуре.

Есть книга ныне покойного американского исследователя русской литературы, известного издателя «Ардиса» (там опубликовано большинство набоковских текстов по-русски), Карла Проффера, под названием «Ключи к „Лолите“», в которой автор раскрывает многие тайны текста. Он пишет и о перекличке «Лолиты» с поэмой Э. По «Аннабел Ли», а также с «Кармен» Мериме, и о многочисленных аллитерациях и ассонансах в набоковском тексте (речь идет о первоначальной, англоязычной версии книги, которая своим языком вызвала восхищение многих американских писателей). Там же объясняются тонкости детективной канвы, позволяющие читателю раньше самого Г. Г. догадаться о том, кто украл у него Лолиту, а также эрудированные игры Куильти с Г. Г., отразившиеся в регистрационных книгах гостиниц, когда Куильти придумывает для себя многочисленные (издевательские по отношению к Г. Г.) псевдонимы, имеющие связь и с Мольером, и с Рембо, и со знаменитым французским словарем Ларусса, и т. д.