Лондонские сочинители

– Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину: у меня борода пробивается. Видите, по пьесе вы мужчина, мистер Дринкуотер. Вне всяких сомнений.

– А зрители это поймут?

– Ну конечно. Мы наденем на вас цилиндр. Тут уж никто не заподозрит в вас особу женского пола.

В воображении Мэри рисовались замечательные картины их будущего спектакля. Когда Чарльз попросил ее помочь его товарищам справиться с ролями и порепетировать с ними текст, она пришла в восторг. Уже которую неделю она ощущала необыкновенный прилив энергии, неудержимое возбуждение, которое хотелось на что-то излить. Поэтому она с большой охотой взялась за постановку этого коротенького забавного отрывка из комедии «Сон в летнюю ночь», в котором действует трудовой люд. Она помогла Чарльзу свести воедино разрозненные эпизоды и ради связности пьески даже сама сочинила кое-какие диалоги и мизансцены. Однако Уильяму Айрленду она и словом не обмолвилась об этой затее, полагая, что он был бы уязвлен – ведь его самого к участию не допустили. Кроме того, ей думалось, что он сделал бы совершенно неверные выводы из сложившейся запутанной ситуации, в которой было замешано столько разных людей. Шекспир – вот кто великолепно умел распутывать подобные коллизии. Уильям Айрленд счел бы, что его отвергли только потому, что он всего лишь лавочник. А при его литературных амбициях обида казалась бы еще горше: он-де выскочка, которому не место среди людей благородного происхождения. Дело же было вовсе не в его ремесле.

– Не пригласить ли нам мистера Айрленда сыграть в нашем спектакле? – предложил однажды Чарльз.

– Уильяма? Нет-нет, – поспешно ответила Мэри. – Он слишком… – Она замялась: первым на ум пришло слово «обидчив». – Слишком серьезен.

– Понимаю. Ты хочешь сказать, что он вряд ли по достоинству оценит нашу скромную забаву.

– Шекспир для него – святыня.

– Однако Айрленд скоро убедился бы, что намерения у нас самые добрые.

– Конечно. Но Уильям столько времени и внимания уделяет документам…

– …что не замечает развлекательной грани в творчестве Барда.

– Не теперь. Пока еще рано. Предоставь забавляться своим друзьям.

Чарльз Лэм уже заподозрил, что сестра относится к Уильяму Айрленду с особым чувством, в чем она не готова сознаться даже себе самой. Ее трепетная озабоченность его переживаниями (как она их себе представляла) говорила о неподдельной увлеченности Уильямом. Чарльзу неожиданно представился образ загнанного оленя; но был ли то Уильям или Мэри, он не знал.

* * *

– А у вас роль льва переписана? – читал Том Коутс слова Миляги. – Вы мне теперь же ее дадите, а то у меня память очень туга на ученье.

– И это тоже верно.[90]

– Прошу вас, мистер Джауэтт, не перебивайте. Теперь вступаете вы, мистер Мильтон.

– Тут и учить-то нечего, и так сыграешь: тебе придется только рычать.

– Мистер Мильтон, не могли бы вы придать своей речи простонародный оттенок? – попросила Мэри, не отрывая глаз от текста. – Чуточку вульгарнее, хорошо?

– Мне это очень нелегко сделать, мисс Лэм.

– Пожалуйста, постарайтесь. Миляга все-таки плотник, а не клерк.

Чарльз с удивлением наблюдал за сестрой: с каким вниманием и как увлеченно она руководит постановкой. Беда в том только, что она все доводит до крайности. В последнее время она сама не своя: нервничает, позволяет себе резкости, особенно с матерью.

* * *

За три дня до репетиции в пагоде миссис Лэм выбранила старуху Тиззи, подавшую к чаю подгорелые тосты:

– Что с тобой? Мистер Лэм терпеть не может корок.

Мэри, собиравшаяся насыпать себе в кофе сахару, швырнула полную ложечку на стол.

– Здесь все-таки не исправительное заведение, мама. Мы тебе не арестанты.

Мистер Лэм бросил на нее взгляд, полный нежности и восхищения.

– От лестничной площадки налево, – прошептал он. – Последняя дверь.

Миссис Лэм, онемев, изумленно смотрела на дочь. Мэри встала и вышла из комнаты. Чарльз с глубокомысленным видом намазывал хлебец маслом.

– Не пойму, что творится с девочкой, – проронила наконец миссис Лэм. – Никогда не знаешь, чего от нее ждать. А вы что скажете, мистер Лэм?

– К северо-северо-востоку,[91] – пробурчал тот, к явному удовлетворению жены.

Чарльз все больше склонялся к мысли, что причина столь странного поведения Мэри кроется в ее дружбе с Уильямом Айрлендом; юноша лишил ее душевного покоя. Чарльз его в этом не сильно винил; сколько он мог судить, до сих пор Уильям вел себя в высшей степени достойно. Но ведь Мэри никогда еще не входила в доверительные отношения с человеком, совершенно, в сущности, посторонним. Все просто, но в то же время очень серьезно.

* * *

– Делов-то: рычи себе да рычи, – произнес Бенджамин Мильтон с сильным акцентом лондонского простонародья.

– Прекрасно, мистер Мильтон! Но вам не кажется, что провинциальный выговор подошел бы больше?