Лопухи и лебеда

Ранние сумерки в конце октября. Ветер срывает последние листья с голых лип. Кира, Пьер и Успенский идут по переулку. Кира держит под руки обоих кавалеров.

– Сейчас-то полегче, – рассказывает фотограф, – отпустили вожжи после фестиваля. И в райкоме комсомола нашлись чуваки, помешанные на джазе. Надыбали подвал у “Мосэнерго”, пацаны из архитектурного его отмыли, картинки пришлепали. Всё, теперь – джаз-клуб.

– В “Комсомольской правде” было написано, что джаз – это орудие американской пропаганды, – пожимает плечами Пьер. – Я сам читал…

– Как французу объяснить? У нас джаз уже не запрещен, но еще не разрешен.

– Как это понять?

– А никак. Страна Лимония…

Кира и Пьер смеются.

– А что они играют?

– Эти лабают только фирму – бибоп, фанки…

– Это все сейчас в моде в Америке, – замечает Пьер.

– А есть чуваки – и штатникам дадут прикурить. Один Лешка Зубов чего стоит…

– Обожаю Лешку! – мечтательно говорит Кира. – Просто Джерри Маллиган…

Пьер рассказывает:

– Я полгода в баре играл на Монпарнасе. С нами черный парень работал, на контрабасе, классный… Он сейчас в Америке, играет в Бронксе.

– А вы что играли?

– В основном бибоп… скромно. У нас было трио – ударник, контрабас и фортепиано….

– А ты играл на фоно? – интересуется Кира.

– А что? Заметно?

Она смеется.

– Кирка, журнал опять забыла?

– А вот, представь себе, нет! Почему ты так плохо обо мне думаешь?

Она роется в сумке и достает тетрадку машинописных листов, согнутых пополам.

– Ну, клёвая чувиха! Молодец, отдай французу…

– Ахмадулиной чудные стихи…

Пьер берет тетрадку, разглядывает:

– “Грамотей”… Что это?

– Независимый журнал “Грамотей”, номер второй… “Мороз сегодня крепкий! – поёживаясь зябко, один – который в кепке – сказал другому в шапке. А тот в ответ на это: а ты что ж думал, лето?”

Кира смеется:

– Это Сапгир?

– Это Холин, лианозовский. Это из первого номера…

– Что значит – независимый? – спрашивает Пьер.

– То и значит – к государству не имеет отношения, – охотно объясняет Успенский. – Ты погляди, там на последней странице – фамилия издателя и адрес. Это мой кореш Алик, в нашей редакции, в “Московском комсомольце” работает. Собрал стихи по московским поэтам и без всякой цензуры наклепал не то двести, не то триста экземпляров. Народ ловит кайф…

– Я не знал, что у вас это возможно…

– У нас – все возможно!.. Вот мы все помешаны на Штатах. А разве не идиотизм, когда в такой стране президент должен посылать войска, чтобы банду негритят отвести в школу?

– Ты про Литтл-Рок? Не знаю, я в Арканзасе не был…

– Ты был в Америке? – оживился фотограф.

– В пятьдесят втором году. Мама работала в ООН, я к ней ездил.

– Ну и как?

Они сворачивают в большой обшарпанный двор.

– Нью-Йорк – это большой сумасшедший дом. Мне жутко понравилось. Я нашел джаз-клуб “Бёрдланд”, там Чарли Паркер играл…

– Ты слышал Паркера? Живьем? А Армстронга?

– Армстронга не слышал. Армстронг держится особняком. Его обвиняют в том, что он развлекает белых… Вообще эти новые ребята – Теллониус Монк, Хорас Силвер – смотрят на джаз по-другому, не так, как до войны. В клубе табличка No dance! – никаких танцев, садись и слушай музыку. Джаз – это культура черных, это их оружие. Естественно, они его используют в борьбе за свои права…

Они спускаются по лестнице, ведущей в подвал. Оттуда доносится джазовая мелодия.

– А как же Маллиган? – размышляет Кира. – Он же вроде белый?..

У входа двое парней с красными повязками на рукаве здороваются с Успенским. Он знаками показывает – “эти двое со мной” – и ведет Киру и Пьера к свободной скамейке.

В глубине подвала под низким сводчатым потолком виднеется подобие сцены, увешанной бумажными гирляндами. На сцене играет джазовый квинтет, контрабасист ведет сольную импровизацию. Слушатели – молодые, в основном студенты – сидят на деревянных скамьях или валяются на полу, скинув пальто и куртки. По стенам развешаны черно-белые фотографии джазовых музыкантов.

Контрабасист заканчивает импровизацию, слушатели аплодируют. Вступает сакс-баритон. Кира тычет пальцем и шепчет Пьеру:

– Вот он – Лешка Зубов!

Пьер с нарастающим удивлением вслушивается в импровизацию саксофониста. Успенский, скинув куртку, с двумя камерами на шее, подходит к сцене, жестом приветствует музыкантов. Он бродит по залу, сверкает вспышка. Мелодию покрывают аплодисменты. Кира с задорной ухмылкой кивает Пьеру – ну как?

Он шепчет:

– Это Bernie’s tune, хит пятьдеся третьего года. Его исполняют лучшие джазмены Штатов…

– И как тебе Лешка?

– Он бы мог спокойно играть в Нью-Йорке… Я только не могу понять – где он так научился?

Номер заканчивается, гремят аплодисменты. Пьер и Кира с энтузиазмом аплодируют. Музыканты на сцене негромко переговариваются. Подходит Успенский, подмигивает Пьеру:

– Ну, ты понял?

– Я понял, что американская пропаганда пустила у вас глубокие корни…

Кира и Успенский смеются.

– Это тебе не Париж…

Он меняет кассету в камере.

– У меня есть две кассеты цветного “Кодака”, могу их тебе подарить, – говорит Пьер. – Кстати, в Париже можно найти очень приличный джаз…

Успенский в восторге: