Лопухи и лебеда

Пришел мокрый Проскурин с охапкой дров, свалил их у печки. Воронец подскочил на диване:

– Ты нормальный?

– Хватит дрыхать, Лешка. А то девки заждались.

Воронец потянулся, почесался:

– А ну их всех в болото…

– А баба-то Зоя видали какая! – зашептала Таисия, как только старуха вышла. – Не хочет про себя… А сама бешеная была, с норовом, Конюх у нас был Гордей, из себя красавец, отец у него цыган. И завелась у них промеж себя любовь. Вся деревня знала. Муж ее в кровь бил, а ей все нипочем. Отлежится, очухается и обратно к цыгану своему. Сама рассказывала. Ужасно она его любила. А потом убился он, пьяный был, и лошадь понесла…

Воронец сделал голубя из газеты, пустил. Ребенок в восторге ползал за голубем. Проскурин открыл дымоход и сел на корточки у огня. Сырые дрова постреливали.

– Академик, почитай стишки, что ли, – попросил Середа.

– Вам же Есенина надо, а я его не знаю.

– Да говори что хочешь, только складно…

За окном расплывались холмы, на потемневшей бурой земле светлыми пятнами блестели лужи. Сверчок запел за стенкой.

Пятигорский задрал ноги на сундук, смотрел в потолок и читал, слегка завывая:

За покинутым бедным жилищем,

Где чернеют остатки забора,Старый ворон с оборванным нищимО восторгах вели разговоры.Старый ворон в тревоге всегдашнейГоворил, трепеща от волненья,Что ему на развалинах башниНебывалые снились виденья.Что в полете воздушном и смеломОн не помнил тоски их жилищаИ был лебедем нежным и белым,Принцем был отвратительный нищий…

И в Трудовом все попрятались, вымерли улицы. В небе посветлело, над горизонтом легла розовая полоса, а дождь все падал однообразно и ровно. Спустив на уши капюшон, упрятав в куртку руки, Петя брел по глинистой расползшейся тропе вдоль заборов. Наконец навстречу попались мальчишки, он спросил, где живут Фомины.

Он пересек поросший травой пустырь и, отсчитав от угла четвертый дом, оказался у забора с дверью, навешенной вместо калитки. Двор был пуст. Он двинулся к крыльцу, услышал стремительный мокрый шелест и едва успел выскочить на улицу. Грязно-желтый лохматый пес вылетел откуда-то сбоку, из травы и, наткнувшись на дверь, взорвался неистовым лаем. Петя держал дверь, боясь, что она распахнется, а пес, захлебываясь, кидался снова и снова. Тут Петя заметил веревку, длинную, через весь двор, к которой собака была привязана, и, чертыхнувшись, выпустил дверь.

Кто-то свистнул и закричал:

– Фантомас!

Из-за сарая в глубине высунулась голова.

– Игоря позовите, – крикнул Петя.

Голова скрылась, не ответив. Пес все стервенел.

Появился парень в майке и пошел к калитке, прихрамывая, раскрыв дамский зонт в пестрых цветах. Петя узнал косящий по сторонам угрюмый взгляд из-под нависших бровей, увидел кровоподтек и распухшие губы.

Разделенные забором, они молча хмуро рассматривали друг друга. Петя вытащил из-за пазухи сверток, протянул парню.

– Чего надо? – с угрозой сказал тот, косясь на сверток, но не брал, газета быстро намокала. – Собаку-то спущу, он тебя пощекочет, – пообещал он.

– Кретин! – рявкнул Петя, судорожно выдергивая из газеты скатанные джинсы. – Тебе же, дураку, тащил, а если ты такой козел…

Парень схватил джинсы, развернул, и Петя зашагал прочь.

– Постой! Ты, фитиль!

Петя остановился.

– Зайди, говорят. – Он открыл калитку, замахнулся на пса:

– Фантомас, а ну в сумку!

Дождавшись Петю, он повел его к крыльцу и тут же, на ступеньках, стянул сапоги.

– Померить надо? – сказал он с ухмылкой и пронзительно свистнул.

Дверь открылась, вылез мальчишка лет четырнадцати.

– Видал, Витек? – Он завернул длинные обшлага, обдернул и подмигнул Пете. – Норма?

Мальчишка, зыркнув на Петю, засмеялся:

– Почем?

– Ничего не надо… – пробормотал Петя, рванувшись к выходу, и пес помчался ему навстречу. – Собаку возьми!

Братья в два голоса заорали:

– Фантомас!

Уже на улице Петя услыхал:

– Э, командир!

Старший стоял у забора под зонтом, ухмылялся:

– Отдашь курточку? За наличные…

Солнце обливает стену, душно по-летнему, спать невозможно и встать нет сил. Воронец распахивает окно:

– Ну, надышали, кони…

В сенях журчит голосок:

– Приглянете, баба Зоя? Я быстренько, мне только к Люське на минутку…

Старуха на кухне гремит посудой, ворчит. В комнату на четвереньках влетает малыш и следом – соседкина дочка.

– Здрасте… – Она заливается краской, хватает ребенка, он орет.

Сонные, невыспанные, они собираются, натыкаясь друг на друга, завтракают хлебом да чаем. Воронец курит у окна, свесившись на улицу, черный чуб его сияет на свету.

А Петя еще валяется.

Пятигорский явился со двора мокрый, розовый, как поросенок, и читает какой-то клочок, должно быть, из сортира.

– Сачкуешь, Картахена?

Петя сладко потягивается:

– Надоело…

– Ага, в Москву охота, – отзывается Воронец.