Лопухи и лебеда

У ворот сигналит машина. Он перебрасывает ноги через подоконник и исчезает.

Проскурин готов первым, как всегда.

– Шевелитесь…

– Какая еще Картахена? – язвительно спрашивает Середа.

– Город в Южной Америке. А я имел в виду знаменитого пирата Хуана Картахену. Отстань! – отмахивается Пятигорский.

Оставшись один, Петя сползает с лежанки, натягивает штаны. Холмы за окном ясные, в пятнах яркой зелени. Сосны на том берегу еще в тени, сизые, перевитые туманом.

– Сыночек, постереги ребятенка! – Старуха тащит упирающегося малыша. – У меня корова непоеная, а он, черт, орет как укушенный! Я мигом…

Мальчишка рыдал и рвался к дверям. Унять его не удавалось. Бабка не показывалась.

– Баба Зоя, мне уходить надо! – кричал он в окно.

На дворе стояла безмятежная тишина. Взяв малыша, он вышел на крыльцо и сразу увидел у сарая лежащую навзничь старуху, опрокинутое ведро. Он бросился к ней, оставив ребенка. Падая, она уткнулась лицом в траву. Открытый застывший глаз смотрел на Петю. Он пытался ее перевернуть. Разлитое варево уже ушло в землю, парок еще курился. Тут он заметил, что мальчишка добрался до открытой калитки. Он помчался за ним, схватил, тот молотил руками и ногами.

На кухне ему попался булыжник на бочке с капустой. Он засунул малыша в комнату и дверь припер камнем.

Старуха лежала в той же позе. Он думал, что она умерла. Он перевалил ее на спину. У нее шевельнулись губы.

– Баба Зоя! Вы меня слышите? Что сделать, баба Зоя? У вас лекарства есть?

На лице ее выразилось мучительное усилие, но ни голос, ни тело не повиновались. Он поднял ее на руки, отнес в дом, уложил на кровать. Сходил за водой, но пить она не могла, все выливалось на подбородок.

С малышом на руках Петя выскочил на пустынную улицу и затрусил по дороге. Во дворе последнего дома стояли три девушки, они обернулись, и он узнал дочку Таисии.

– Куда ты пропала? Бабке плохо, никого нет, и пацан… Беги туда, я за врачом… Где у вас скорую вызывают?

Она сразу заплакала:

– Ой, я боюсь одна, Люсь, пойдем со мной, а то вдруг она помрет…

Солнце нежарко сияло над сухим асфальтом. Грибные запахи осеннего леса плавали в воздухе. Бежать было легко.

Заслышав сзади мотор, Петя поднял руку, но “москвич”, вильнув, обогнал его и скрылся. Он побежал дальше. Наконец навстречу ему показался из-за поворота самосвал Воронца.

– Ми-ко-ла… – внятно выдавила старуха.

– Никола? Баба Зоя, что ты? – встревожилась Таисия. – Где же его взять, Николу твоего? Он же в Вологде? Забыла.

– Может, телеграмму послать? – предложил Петя.

– Погоди ты помирать, баба Зоя! Может, обойдется еще, а мы сразу – телеграмму. Успеется. Сейчас доктора привезут, укольчик тебе… Еще побежишь.

В глазах старухи была досада. Она упорно смотрела куда-то в угол, потом взгляд ее возвращался к Таисии.

– Угодника, что ли? Николая? – догадалась та. – Вон он на месте, куда ему деться? Чего ты хочешь-то, баба Зоя? За попом, что ли? У нас тут и попа негде взять, сама знаешь. Надо же, в церкву не ходила, а как помирать – попа ей… Дать тебе его, что ли, угодника?

Она сняла со стены небольшую икону в темной рамке, положила на одеяло. Сиплый неясный звук вырвался из горла у старухи, она скашивала глаза вниз, к животу, где лежала икона.

– А, поняла, поняла! – засмеялась Таисия. – Денежки у ей там, ясное дело! А я-то, дура…

Она вытряхнула доску из рамы, оклад не снимался. Петя содрал его, и оттуда выпал сверточек, перетянутый резинкой.

– Мишке двести… – прочла она, разгладив бумажку с каракулями. – Это внуку, в армии он. – Она кивнула на фотокарточку на этажерке. – Послать или когда приедет, баба Зоя? Да ведь, если помрешь, Николай приедет, заберет. Чего тогда делать? Не давать? Ну, гляди. Не дам, спрячу. Не бойся, придет твой Мишка бабку проведать, и все ему достанется до копеечки…

Смеркалось. Она зажгла свет и пересчитала деньги.

– Двести семьдесят три. Точно, баба Зоя? Мишке, значит, а остальное на похороны, это я поняла. Давай считать. Помыть Катерину звать. Я помню, ты говорила. Катерине десяточку…

Петя притих в углу. Бабка следила спокойно, лицо ее разглаживалось.

– Теперь Матвею за работу да могилку вырыть. Считай еще двадцать пять. И на поминки выходит тридцать восемь рублей. Правильно? Вот и разобрались… А корову-то? – спохватилась она. – Корову Колька небось заберет?

На крыльце послышался топот. Воронец привел двоих в белых халатах.

Потные, чумазые, они вылезают из автобуса у столовой, и в дверях возникает толкучка. Петя невольно застывает. Поодаль с независимым видом стоит Аня. Глаза их встречаются. Кивнув хмуро, она отворачивается.

Народу полно, к умывальнику не пробиться.

– Обойдется, – бурчит Середа. – Микроб от грязи дохнет.

Из очереди машет Проскурин. Что-то объявляет девчонка в косынке, старается перекричать гам, но ее не слышно. Пятигорского посылают занять стол.

За окном подъехал самосвал, из кузова спрыгивают парни. Петя видит, как Аня заглядывает в кабину и разочарованно отходит.

– Отъезд в Москву завтра в восемь утра! – кричит девушка в косынке, вскарабкавшись на стул. – Сегодня в Доме культуры прощальный вечер! Кино и танцы!

Ей отвечают улюлюканьем.