Лопухи и лебеда

Первый раз его отца арестовали в 29-м году в Харькове, в разгар “шахтинского дела”. Он стоял у окна и смотрел в спину отцу, его вели по двору среди бела дня, и соседи оглядывались вслед конвойным. Ему тогда было четырнадцать. Школу пришлось бросить и идти на завод, Харьковский электромеханический, надо было кормить семью – мать и брата. Он был еще слаб для мужской работы, не успевал восстановиться после смены. Мать кричала, не могла его добудиться, он был как пьяный.

Что такое быть сыном вредителя, он знал на собственной шкуре. В тот раз обошлось – отца выпустили раньше чем через год, а вскоре предложили перейти на службу в Наркомтяжпром. Они переехали в Москву и получили квартиру в Панкратьевском переулке на Сретенке, в новых домах, которые строили немцы.

Потом отца опять арестуют, а мать “уплотнят”, оставят ей одну комнату, и когда сыновья вернутся с фронта, в этой единственной комнате стиснутся все три поколения – родители, сыновья, их жены и дети. Теперь, когда снесли всю Сухаревку, немецкие мансарды этих домов глядят на Колхозную площадь…

Бывший начальник станции Набойщиков и ревизор движения Котенко попытались дискредитировать методы работы Михина. Набойщиков договаривается со своим единомышленником по вредительским делам, бывшим начальником станции Ряжск Щербаковым, чтобы тот задерживал приемку составов от Кочетовки. Но врагам народа не удалось осуществить свои преступные замыслы. Стахановцы во главе с Михиным доказали преимущество нового метода…

Знать бы, что с ними стало – с “вредителями” и “врагами народа”. Сгинули в лагерях? Или на фронте, в штрафной? Или выжили, несмотря ни на что? Или сами потом разоблачали? И не погиб ли кто-нибудь из них в Бресте?

“Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…” Э нет, дудки, избави бог, лучше куда-нибудь на исторические задворки, в какую-нибудь вегетарианскую эпоху, в застой, в болото… Да вот беда – “времена не выбирают, в них живут и умирают”.

Мир, в который мы входим молодыми, не нами устроен, не нами определено, что в нем – доблесть, что – изъян. А так хочется бойцом в когорту, плечо к плечу, чеканя шаг, да за общее дело! “Время, вперед!” – так и хочется крикнуть вместе со всеми, вот-вот загоним клячу истории, а ты можешь остаться на обочине только потому, что ты – из чуждой прослойки, и если бы не завод – не видать тебе комсомола, как своих ушей.

Вокруг рвались снаряды. Машинист Сироткин, стиснув зубы, сжал ручку регулятора. В это время в будку вбежал командир. Его лицо было в копоти, на лбу выступила кровь.

– Михалыч! – сквозь грохот снарядов услышал машинист. – Мы подбили паровоз белых…

В сентябре пошли расписываться. Все шло, как он задумал. Он работал в газете и печатался. В Энергетическом начался пятый курс, надо было дотерпеть. И главное – его приняли на заочный в Литинститут. Он настоял, чтобы она поступила в Гнесинское училище. Выпускной экзамен по фортепиано она будет сдавать под аккомпанемент первой воздушной тревоги.

В 35-м году они вместе играли “Предложение” Чехова, был тогда такой самодеятельный театр Промкооперации на Триумфальной, она – Наталью Степановну, он – Ломова, и, конечно, потом была дежурная шутка, что он ей сделал предложение на сцене, а она поверила и на самом деле вышла за него замуж.

Вот они выходят из Сокольнического загса, стоят и спорят. Он предлагает пойти в ресторан, отметить. Она сердито отказывается. Он ее уговаривает, не может понять, чего она боится. А по ее краснодарским понятиям, приличная девушка в ресторане ни под каким видом очутиться не может, это все равно что выйти на панель.

Они покупают полкило сосисок и едут к нему, в комнату, которая теперь принадлежит им, – немыслимая роскошь по тем коммунальным временам. Его мать дарит им скатерть и пару вилок и ножей. Они сварили сосиски, сидят, едят…

Они еще многого не знают. Он не знает главного – про войну, про истребительный батальон, артиллерийское училище под Уфой, про Северо-Западный фронт, про газету 27-й армии “Мужество”.

Не знает, что, когда они будут в училищах – он в артиллерийском, а брат Вовка – в танковом, отца опять возьмут не то за “вредительство”, не то за “восхваление немецкой техники” и отправят на пять лет в мордовские лагеря, и мать впервые в жизни будет наниматься на работу, чтобы отец не остался без посылок.