– Дядя Джек отнял у тебя все. Почему ты не попытался хотя бы нанять адвоката, чтобы оспорить его обвинения? Я уже не говорю о том, чтобы нанести ответный удар. Наверняка у него есть слабые места, и ты мог бы…
– Ну, допустим, я все это сделал. И чего, по‑твоему, я бы этим добился?
– Уважения.
– А еще?
– Ты вернул бы себе доброе имя.
– А еще?
– Люди бы тебя ценили…
– И всего‑то?
– Ну, ты, наверное, мог бы занять в обществе определенное положение…
Дядя мягко рассмеялся.
– Но все это у меня есть!
– Есть?! Как так? Правильно Томми сказала – дядя Джек просто вытирает о тебя ноги. Почему ты хотя бы не выскажешь ему в лицо все, что ты о нем думаешь?
Дядя всегда умел одним ударом обратить в ничто самые изощренные мои аргументы, причем часто делал это в самый неожиданный момент. Вот и сейчас он окинул меня долгим взглядом и заговорил очень спокойно и негромко, так что я сразу понял – он говорит не столько о своем брате, сколько обо мне – и
– Слово, сказанное шепотом, запоминается лучше, чем крик. Запомни это, Чейз.
– Но, дядя, я не сомневаюсь ни в тебе, ни в достоверности всего, чтó тебе известно… Мне только непонятно, почему ты продолжаешь об этом молчать!
– Я тебя хорошо понимаю. И все же тебе придется и дальше доверять своему старому дяде Уилли, который знает, чтó делает.
– Я доверяю тебе. Всегда доверял, но… – Я посмотрел наверх, на окно, за которым спала Томми. – Сейчас это гораздо труднее.
– Я все равно не могу рассказать тебе то, что ты хочешь узнать.
– Не можешь или не хочешь?
– Не хочу.
– Почему?
Дядя долго не отвечал. Я видел, что внутри его происходит какая‑то борьба. Наконец он заговорил, точнее – заговорила та часть его души, которая одержала победу в споре:
– Потому что для этого я слишком сильно тебя люблю.
Он неожиданно моргнул, и впервые в своей взрослой жизни я увидел то, чего не видел еще никогда.
– …И всегда любил.
* * *
Волна громко плескалась о борт яхты, которая, развернувшись носом на запад, с силой натягивала тросы обоих якорей. Это означало, что поднялся западный ветер и что завтра будет тепло. Даже жарко.
Почти полночи я проработал над статьей. Ред сказал, что ему нужен «жизненный материал» – чтобы, с одной стороны, там было о Майки и о том, где он сейчас, а с другой – рассказывалось о жизни сирот вообще. Этакий взгляд на проблему брошенных детей глазами конкретного ребенка. Для меня, впрочем, это было не слишком сложно. Вскоре статья была готова, я несколько раз прочитал ее вслух, кое‑что вычеркнул и в два часа ночи отправил ее Реду по электронной почте.
Через десять минут он мне перезвонил.
– Ты что, вообще никогда не спишь?
– Сплю, но мало. У меня здесь слишком тихо. Наверное, для нормального сна мне не хватает шума моторов, гудков машин, полицейских сирен и криков болельщиков в ближайшем спортбаре. Тут ничего подобного нет – поют лягушки да перекликаются совы, вот и все звуки.
– Ты просто не понимаешь, как тебе повезло. – Ред завистливо вздохнул. Потом я услышал в трубке, как скрипит сетчатая дверь его дома – должно быть, он читал мою статью на крыльце.
– У тебя ведь есть еще какие‑то материалы по этому мальчишке, верно?
– С чего ты взял?
– С того, что, читая статью, которую ты мне прислал, я не мог отделаться от ощущения, что ее писал живой человек, а не беспристрастный журналист‑профессионал, который превыше всего ценит факты.
Я не знал, как воспринимать его слова, поэтому сказал:
– Ты хочешь, чтобы я переписал статью?
Редактор усмехнулся.
– Скорее нет, чем да.
– Тогда… что мне делать дальше?
– Продолжай держать руку на пульсе. И, кстати, я достану билеты на «Краснокожих».
В конце концов я все‑таки погасил свет и лег, – но только после того, как мой компьютер три раза подряд обыграл меня в шахматы.
Глава 32