Ловец огней на звездном поле

К счастью, Томми умерла на руках людей, которых она считала самыми близкими; она познала любовь и обрела покой.

Если позволит погода, прощание с Томми Линн состоится на лужайке перед домом Уильяма и Лорны Макфарленд в среду, 30 августа, в 13 часов. Похороны состоятся в тот же день на семейном кладбище».

Я знал, что Джеку Макфарленду вряд ли понравится мой некролог, но на него мне было плевать. Реду, однако, было не все равно, что скажет и сделает один из самых известных и уважаемых жителей города, поэтому он вычеркнул из некролога те места, которые могли повлечь за собой судебный иск против меня, против него, а также против газеты.

И все‑таки, написав этот некролог, я отчасти выплеснул из себя ту горечь, которая отравляла мне последние дни. Работа журналиста или писателя порой действительно обладает подобным эффектом – она очищает душу, помогая избавиться от чересчур сильных эмоций. В общем, мне стало легче…

Должно быть, о чем‑то в этом роде думала и «Салли», когда без моего ведома отвезла меня на работу.

Глава 39

Утром в день похорон над водой повисла туманная дымка. Никакой даже самый слабый ветерок не волновал поверхность протоки, и моя яхта была совершенно неподвижна, словно и она замерла в скорбном молчании.

Нацепив шорты, я отправился к дядиному дому, по дороге заскочив в аптеку, чтобы купить пару пакетов льда. Оказавшись на месте, я подстриг траву на лужайке и проследил за тем, как сотрудники похоронного агентства расставляют стулья для гостей. Сколько человек приедет проститься с Томми, мы не знали, но дядя сказал – нужно сделать так, чтобы каждый имел возможность присесть хотя бы на несколько минут, поэтому мы заказали пятьдесят стульев. Все они уместились в тени большого пеканового ореха, рядом с увитой виноградом декоративной аркой. Весь предыдущий день тетя Лорна готовила любимый салат Томми, чтобы после панихиды желающие могли подкрепиться. Столы мы установили на веранде и включили потолочные вентиляторы, чтобы отгонять мух. На столы мы с Майки поставили бумажные тарелки, пластиковые миски, ложки и вилки, а также коробки с салфетками, а дядя выложил на блюдо четыре десятка «Мунпаев», которые купил накануне.

Утро было жарким и влажным, и Майки то и дело снимал запотевшие очки и протирал их подолом футболки. Ближе к обеду небо нахмурилось, набежали тучи, и я стал бояться, что пойдет дождь. В этом случае прощание пришлось бы проводить в доме, поскольку дядю изгнали из церковных старост (и из церкви) лет тридцать тому назад, но после непродолжительного обсуждения мы решили, что Томми это даже понравилось бы.

Когда распорядитель похоронного агентства привез гроб с телом, он сказал, что дядя Джек побывал в морге и опознал тело. С нами он, однако, не связывался и о деталях похорон не говорил. Если у него и были какие‑то планы на сей счет, нам они были неизвестны. Гроб был простым, как сама Томми, и мы установили его на кóзлах напротив составленных в несколько рядов стульев.

– Хотите открыть гроб на время прощания? – спросил меня похоронный агент, но я отрицательно покачал головой:

– Нет. Если кто‑то захочет взглянуть на нее, пусть открывает сам.

Через несколько минут на подъездной дорожке появился доставочный пикап. Он подъехал к крыльцу, и дядя, поздоровавшись с водителем, показал ему, как лучше развернуться, чтобы подъехать задом к тому месту, где стоял гроб. Когда грузовичок встал как надо, дядя и водитель открыли задний борт и сгрузили на траву какой‑то тяжелый предмет, тщательно укутанный брезентом. После этого пикап укатил, а дядя, тщательно разгладив на брезенте все складки и морщины, зачем‑то обошел вокруг дома и вошел в него со стороны кухни, хотя парадное крыльцо было гораздо ближе.

Ровно в половине первого дядя снова появился на лужайке перед домом. На нем был его лучший – и единственный – темно‑синий костюм. Насколько я помнил, с тех пор как дядя надевал его – а также белую рубашку и галстук – последний раз, прошло не меньше двадцати лет. По всему было видно, что в костюме он чувствует себя крайне неудобно и неловко. Спустившись с крыльца, дядя прошел по дорожке в оранжерею и почти сразу вернулся, держа в руках горшок с одной из лучших своих орхидей. Ее стебель длиной не меньше трех футов был сплошь покрыт десятками некрупных цветов глубокого темно‑пурпурного цвета с белоснежной сердцевиной. Поставив орхидею на гроб, дядя уселся на стул в первом ряду.