Ловцы человеков

Солдаты вместо какого-то реального обучения почти просто отбывали срок в армии, как уголовники. Вся его индивидуалистическая сущность отчаянно протестовала против этого дикого мироустройства, в которое выродилась когда-то боевая армия. Ему отвратительно было смотреть и на тех, кто сносил издевательства, и на тех, кто самоутверждался таким образом. Что за идиотизм – заставлять сходить с ума от безделья и беситься юнцов два года, когда все обучение, какое здесь есть, можно уместить максимум в пару недель? Кого хотят напугать этой бьющей друг другу морды массой, которую страшно наедине с оружием оставлять?

К тому же он, как и другие москвичи, не увидел в среде провинциальной не видавшей колбасы в свободной продаже молодежи особой любви к своей персоне. «Почему нас, москвичей, в армии не любят?» – спросил он у одного сослуживца. «Потому что у вас все есть и вам всего мало!» – обрисовал тот отношение провинциалов к куда более богато живущим жителям советской столицы. «Дурак! За это уважать надо и такими же быть, а не холуями, которые только завидовать умеют. У кого мозгов побольше, того власть немного и за людей считает», – подумал он, но вслух не произнес.

Впрочем, одно впечатление от армейской службы заставляло его потом улыбаться. Однажды он угодил на гауптвахту – в сырой кирпичный полуподвал, полным властителем дум заключенных в котором был прапорщик, болезненно мечтающий о славе. Каких только приколов не придумывала его дурная голова, когда он ночью забегал сюда, возвращаясь домой с попойки! Зная о такой повадке прапорщика, он не слишком удивился, когда среди ночи открылись рывком двери камер и раздался вопль:

– Предатели! Отсидеться решили в стороне от атакующего пролетариата! За предательство дела революции – к стенке!

Пьяный прапорщик дико вращал глазами и размахивал автоматом, строя всех своих постояльцев около стенки под тускло горящей лампочкой. Кричал он чудные матюговые словообразования тоже дико и надрывно, не давая никому опомниться и умело инсценируя помешательство на фоне запоя.

– К стенке лицом, зародыши буржуазии! Именем …стического …национала приговариваю вас к расстрелу! Приговор уполномочен привести в исполнение немедленно! За революцию!

«Холостыми зарядил, что ли?» – мелькнула в голове у арестанта догадка, но с первыми выстрелами он на всякий случай быстро брякнулся на пол. Отгрохотала в тесном помещении автоматная очередь под визг стрелявшего. Кто-то хлопнулся на пол рядом, а кто-то – прямо на «индивидуалиста», почувствовавшего телом, как по нему потекла струйка горячей крови. «Настоящими стрелял, сволочь! – забилась в мозгу мысль, пронзившая, как сосулькой, все нутро. – Только бы раненых добивать не стал!» Руки мелко затряслись, но тут лежащий сверху завозился, стал подниматься. Обоняние распознало, что горячая пролившаяся жидкость – вовсе не кровь…

– Вырастете буржуинами – точно расстреляю! Разойдись по камерам! Гы-гы… – уже добродушно напутствовал довольный своей шуткой прапорщик.

В общем, индивидуалист сделал для себя в армии выводы, которыми руководствовался потом всю жизнь.

Во-первых, посчитал он, отличительная черта советских людей – стремление не понять что-то умом, а взять на веру. Десять раз повтори, что черное – это белое, и вслед за тобой начнут это повторять и другие, хотя они вполне различают цвета. Скажи после этого, что черное – все-таки черное – на тебя озлобятся. Эти люди уже боятся жить своим умом. Значит, они всегда пойдут не за тем, кто громче прокричит общие лозунги. При этом тупо будут уверены, что все образуется и вот-вот наладится – ведь не зря же об этом так громко кричат. Даже к откровенному вранью властьимущих они спокойно будут относиться как к должному.

Во-вторых, советской эпохой в людях воспитана внутренняя трусливость и покорность. Люди эти не способны анализировать происходящее и надеются на всеобщий присмотр за ними доброго дяди. Убеди, что другого выбора нет – покорно пойдут и будут делать то, что им вдолбили в головы. Будут при этом ныть, смеяться и горевать над происходящим. Крикливые герои на словах, когда потребуется дело, в лучшем случае смогут написать при возможности анонимный донос.

В-третьих, может, еще до советской эпохи деревенской жизнью в тесной общине воспитана в них нездоровая завистливость, склонность к самоуничижению и вместо стремления к достойному существованию – тяга к всякого рода показушности. Люди, не имевшие нормальных стимулов для выделения себя из толпы подобных, будут без страха наблюдать за творимыми вокруг безобразиями. Они не привыкли к чему-то стремиться, а привыкли существовать, оглушенные славословием пропаганды.