Ловцы человеков

Надо помнить, что у многих из тех, кто победнее, всегда сработает психология проститутки: а чего тут думать, отдаваться надо тому, кто покруче. В общем, этот народ управляем и предсказуем, его учить да учить, и все равно ничему не научишь. Да и самое главное: это народ разобщенный… В глубине его исторической души есть, кроме красиво звучащих, и весьма дурно поющие струны, на которых большевики сумели хорошо сыграть в свое время. Теперь, похоже, время других виртуозов?

– Это вы хорошо про цель обучения сказали! – утвердительно кивнул и рассмеялся собеседник. – Вы знаете, я бы не желал этому народу лучшего учителя, чем вы! Раз уж вы его знаете, как никто другой, вам его и учить.

– Но учтите, – добавил в конце разговора этот человек со скрипучим голосом, – не доводите страну до полного краха. Во-первых, в ней нужен рынок сбыта зелененьких бумажек. Мы их печатаем, а вы должны сделать так, чтоб эта бумага чего-то стоила. Во-вторых, эта страна еще понадобится нам в качестве врага. Наш товар хорошо идет только под звон оружия, так что мир во всем мире, как вы и сами понимаете, – катастрофа. Сколько-то придется, видимо, в будущем, поиграть в борьбу с международным терроризмом, но далеко на этом не уедешь, нужны про запас и враги посолиднее.

После этого разговора прошли годы. Семен редко приезжал из Лондона в Россию: наблюдать свысока за глупой суетной жизнью соотечественников уже давно перестало быть увлекательной игрой в кукловоды. Да, он гений – он сто раз повторял себе это – и что? Он устал торжествовать по этому поводу. Соотечественники с годами становились тем более противными, чем больше он уверял себя в собственной гениальности. В одной из вынужденных поездок, случайно сокращая путь по покрытой ухабами трассе с руинами почерневших, словно от горя, деревень на ее обочинах, он вдруг ужаснулся видами из окна. И сам не мог понять: то ли он ужаснулся от омерзения к людям, позволяющим себе жить в этих руинах, то ли в нем колыхнулось какое-то другое чувство. Впрочем, не так и давно живущие в этих домах были убеждены, что уж точно защищены и от сумы, и от тюрьмы. Так же, как и сейчас люди его круга.

Самое удивительное – после этого мимолетного случая он вспыхнувшим отчаянием своего индивидуализма ощутил неприязнь и к людям своего круга в этой стране. Они такие же предсказуемые, такие же, в сущности, наивные и управляемые. Жадно кричат о своем богатстве, тыча окружающим в лицо демонстрацию безумного выкидывания денег на считающиеся предметами роскоши безделушки. Покупают склады в Европе, забивая их накупленной рухлядью, почитающейся произведениями искусства. Дикое соревнование по выпендрежу и вывозу денег из презираемой страны… Однажды Семен по соседству со своим жильем на окраине Лондона оглядывал примерно такой же дворцовый комплекс одного из знакомых, слушая его хвастовство, и вдруг поймал себя на мысли: как это все примитивно и убого! Те, кто считает себя кукловодами, изначально сами были глупыми самодовольными куклами в руках более умелого мастера.

Где найти человека, в разговоре с которым немножко притухло бы отчаянное отвращение к примитивно-предсказуемому человечеству? Семен попробовал пообщаться на отвлеченные темы и с некоторыми деятелями искусства, и даже с каким-то высоким чином из духовенства. Разговоры всякий раз не клеились – собеседники всегда начинали выдавать какие-то заранее ожидаемые Семеном фразы, видимо, ожидая от него денежных подачек. Какой-то из старых актеров советской эпохи сразу в разговоре стал строго отчитывать его за безнравственность, на которую и с которой выкидываются в стране огромные деньги, в то время как… Семен тоже быстро ушел от не обещающего ничего интересного разговора.

– Как мне надоели эти люди. Боже, снизойди до меня в откровении своем… – подумал он однажды. Заиграл телефон, знакомый голос сообщил:

– Семен Абрамыч! Ты знаешь мою натуру скупую и скромную, прикинь, как я сегодня расщедрился. Десять тысяч зеленью – за один разговор! Без всяких обязательств! С кем говорил? Сходи, сам оценишь…

***

– Я тоже постоянно несу в себе отчаяние, – спокойно и тихо вдруг сказал сидящий на веранде небольшого дома перед Семеном молодой человек, – оно обычно наваливается поздней весной, в те дни, когда бывает Пасха. Когда все в природе вдруг начинает торжествовать: надрываются в пении птицы на рассвете, листья на деревьях растут с надрывной скоростью, ветер вдруг как дохнет такой теплотой, что все запищит, завозится. Всему захочется любить…

И вдруг появляется чувство, что все это торжество жизни – от отчаяния, что неизбежно придется умереть. Что это отчаяние обреченных: чем радостнее и замысловатее выводят свои трели соловьи – тем больше в этой песне боли о том, что ты всего лишь крошечный комочек плоти, который начнет гнить и разлагаться от простого укола иголки.