Ловцы человеков

Иногда он подходил к зеркалу и смотрел на отразившееся в нем лицо обычного худого склочного старика. Он всегда был худым и тонким, а тут черты его еще высохли, словно от постоянного напряжения, заострились. Скажет такой человечишка чего-то едкое – на него и посмотрят-то уже как на убогого… А сказать хотелось просто до боли. После того, что видел Хам в новой перелицованной российской действительности, самолюбование ранее знакомых ему деятелей советской эпохи теперь казались сейчас не более чем детской наивностью. А сейчас вокруг него, пока страна слушала про амбициозность благих намерений по ее возрождению, шло настоящее безумие от гонки за деньгами. Причем сумевшие закрепиться на каких-то маломальских высотах в этой гонке начисто пьянели: хлебнув из кажущегося бездонным источника благополучия, они поливали себя этой драгоценной влагой изо всех сил, словно сошедшие с ума от жажды в пустыне…

Хаму стал противен его родной город. Мало того, что было противно смотреть на дикую жировку тех, кто сумел сесть на денежные потоки от зарегистрированных тут сырьевых компаний и предприятий со всей страны. И считали это совершенно справедливым.

Однажды он оказался в дворцовом комплексе одного из таких деятелей. Глядя на чудовищную роскошь, он вдруг спросил хозяина: а зачем все это? Тот не смутился:

– Если нас обожествляют, мы и должны жить как боги!

Хам торопливо сказал, что куда-то торопится, и молча удалился.

Шли годы, жизнь бессемейного Хама текла как-то кисло. Наконец, какой-то противного вида доктор уныло зачитал ему его приговор: предстоящий год жизни – последний. Все, откукарекался, – со злостью сказал Хам своему отражению в зеркале, – А что хорошего-то ты прочирикал?

В предчувствии близкой смерти вдруг зашевелились два противоположных желания: первое – подобраться и плюнуть своей желчностью на что-нибудь прикидывающееся максимально святым, и второе – доказать себе, что ты можешь видеть и что-то другое, легкое и светлое, в окружающих людишках. Чтобы удовлетворить хоть какое-нибудь из этих двух желаний, он отправился по первому же найденному им в Интернете адресу какой-то секточки с собственным Учителем, где устроил скандал. Потом пошел по другому адресу – результат был тот же. Стало даже как-то неинтересно.

И тут вдруг кто-то из старых знакомых позвонил и сказал, что ему обязательно надо побывать на Светлой горе. И вот Хам добрался на катере до нужного места, поднялся серым сумрачным утром по тропинке меж сосен и увидел рядом с церквушкой домик, где на террасе сидели перед кирпичным очагом два молодых человека.

Хам даже рассмеялся, пока переводил дыхание после подъема и разглядывал этих местных жителей. Мельком взглянув на него, они продолжили заниматься своим делом: один отрезал хлеб, другой раскладывал в простенькие эмалированные чашки гречневую кашу с кусками мяса из чугунка. Вся обстановка предстоящей трапезы была довольно простая. Место чугунка на углях занял тоже эмалированный чайник.

– И это тут живет истинная мудрость, способная продлить жизнь? – наконец выпалил Хам с закипающим раздражением.

Тот, который раскладывал кашу, кивнул в ответ на вопрос и указал на второго. Потом заглянул в чугунок и сказал:

– Если мудрость будете в голову укладывать, а не в брюхо, то можно пока подкрепиться. Садитесь, я каши наложу. Хорошая каша, с порошком из грибов-галлюциногенов. Поедим и запляшем… – заговорщическим шепотом добавил он и хамски подмигнул.

Хам сел к столу.

***

«Полюбим жизнь с отчаянием обреченных»… – звучало в голове Хама, когда отвозивший его обратно катер слегка подбивало волнами на становившемся жестким с приближением осени ветру. Толчки волн отдавались тупой болью в подъеденном болезнью нутре, напоминая о скорой смерти. Он посмотрел на пробегающую мимо светлеющую от первых похолоданий воду и подумал: уйди катер вдруг под воду, как он тут будет жалко шлепаться, спасая свои последние дни? Да нет, он бы, наверное, стиснув стучащие от холода зубы, греб бы изо всех сил без всяких там задних мыслей и выполз на неблизкий берег, как средневековый вояка со сломанным мечом из кучи поверженных им назло всему врагов. И он бы любил в этот момент жизнь за то, что эта тетка устроила проверку на прочность его любви к ней.

Полюбим жизнь с отчаянием обреченных… Он уже не промчится в следующем году мимо вот этого старинного городка на берегу, где живет один его старый знакомый, кстати, тоже не очень-то и жилец.

Странно, подумал Хам, – всякого рода инвалиды, знающие, что явно долго не заживутся, смотрят на мир с какой-то детской влюбленностью, что ли. Словно готовые и одобрить любую шалость, лишь бы не злой была, и заплакать над раздавленной бабочкой. Словно глубокий старик, вдруг почувствовавший утром прилив сил и открывший глаза свои на мир сразу и с юношеским задором, и с мудростью всепонимания и всепрощения. Действительно, вечная злость на людей за то, что они далеки от твоих ожиданий, – не лучшая пища для твоего духа.