Ловцы фортуны

Голова Филипа раскалывалась, сверлящая боль ослепила его — результат похмелья, удара револьверной ручкой и палящего солнца пустыни. Но несмотря на боль память возвращалась… Тиффани… этот человек мог лгать, но Филип почему-то был уверен, что это правда. Душевные и физические страдания, испытываемые им, были так велики, что он не боролся с ними, он был даже не в силах открыть пересохший рот и спросить своего мучителя, почему он с ним так поступает. В любом случае Филипу не нужно было спрашивать — он понял сам. Он был сыном Мэтью Брайта, и для Дани Стейна этого было достаточно.

Дани развязал лодыжки Филипа, но руки не стал, а прицепил веревку к седлу вьючной лошади и поехал дальше. Ноги Филипа онемели и он постоянно спотыкался в глубоком вязком песке, падал, и тогда лошадь волочила его ничком, прежде чем ему удавалось вновь подняться на несколько коротких шагов. Жажда стала главенствующим чувством, пересиливая даже головную боль.

Через некоторое время Дани снова остановился и во второй раз повторил ритуал с водой, который вернее было бы назвать пыткой. Оглядел оставшиеся запасы, прикидывая, хватит ли ему и лошадям на обратный путь. Он не осмеливался двигаться дальше, поскольку должен был вернуться на алмазные прииски до начала рабочего дня. На побережье и барханах еще оставались их следы, но Дани не боялся, что это сорвет его план — к тому времени, как в Людерицбухте поднимут тревогу, ветер и постоянное движение песка уничтожат следы полностью. Грубо развязав руки Филипа, Дани вскочил на лошадь, и, взяв повод другой, которую намеревался бросить ближе к Колманскопу, поехал прочь, ни разу не обернувшись.

Филип лежал разбитой, безвольной грудой, рубашка и брюки на нем порвались, в этих местах кожа была обожжена и ободрана песком. Он был полубезумен от жажды, отчаянно пытаясь освободить мозг от марева боли и стыда. Прошло довольно много времени, прежде чем он открыл глаза и с удивлением заметил, что не одинок. В нескольких дюймах от его лица из норки выбрался жук и заспешил прочь странной плавной перебежкой. Через пару минут он увидел ящерицу с лопатообразной мордочкой, которая чего-то испугавшись неожиданно нырнула в песок. Медленно с болезненными усилиями Филип принудил себя сесть. Песок рядом вновь зашевелился, появилась змея и извиваясь поползла по склону дюны, совершая всем своим гибким телом резкие отрывистые движения. Какая-то вера, инстинктивное желание жить забрезжили в измученном жарой и жаждой сознании Филипа. Вода, он должен найти воду! Проклятье, если эти твари могут жить в пустыне, сможет выдержать и он. С трудом поднявшись на ноги, он заковылял по песку, следуя отпечаткам копыт.

Губы его растрескались, язык страшно распух. Жажда была движущей силой, толкающей его вперед — мучительно, шаг за шагом — к воде, к берегу, где он мог найти помощь. Но его сил, подорванных годом тяжелого пьянства, было недостаточно для такого испытания, и он вынужден был постоянно останавливаться, в отчаянии оглядывая бесконечные гряды багрово-золотых дюн — безлюдных и безжизненных. Вскоре он уже полз на четвереньках, и его вывалившийся язык болтался как уродливый лоскут кожи. Он понятия не имел, насколько продвинулся и сколько ему осталось пройти. Вода, он должен найти воду, и эта мысль помогала ему влачить вперед измученное тело.

Но поднялся ветер, взметая песок пустыни и полностью уничтожая следы копыт. Филип в отчаянии попытался двигаться быстрее, цепляясь за песок кровоточащими пальцами, но вскоре настал момент, когда следы исчезли и перед ним простерлась гладкая пустыня. Он заблудился.

В нем осталось так мало сил, что он не мог даже плакать. На миг он растянулся на горячем песке, гладя на безжалостное солнце, сжигавшее его тело. Его мозг был слишком обессилен, чтобы попытаться определить направление движения. Ветер усилился, швыряя ему в лицо жалящий песок, принуждая закрыть глаза и вот так слепо продолжать борьбу — но теперь он двигался только кругами, задыхаясь… задыхаясь… Остановки в его движении становились все чаще и дольше, и наконец его раскинутые руки, судорожно загребавшие песок, замерли. Никакие образы Мэтью или Тиффани не возникали в обезумевшем мозгу, только вода… Жизнь или смерть, мать-земля? — теперь он знал ответ…

Часть четвертая

Южная Африка

1914 год

Глава семнадцатая