Ловушка для горничной

— Добрый день! — вынимаю из внутреннего кармана корочку, взмахиваю ей. — Следственный отдел, оперуполномоченный Данилов. Я по поводу вашего соседа, — киваю в сторону дома отца Василисы.

— Ой, господи, — ахает старушка. — Что этот… — глотает ругательства. — Опять натворил?

«Опять» – это хорошо. Чувствую, нарвался на качественного информатора.

— Он подозреваемый по одному делу. Мы можем с вами побеседовать?

Старушка сомневается, но калитку распахивает шире, выходя ко мне.

— Можно ваше удостоверение посмотреть? — вынимает из кармана очки, надевая. Отдаю ей удостоверение. Естественно, оно ненастоящее, но старушка не отличит. Внимательно читает, переводит на меня взгляд, сверяя с фотографией, и отдаёт мне удостоверение. — Проходите, — отходит, пропуская во двор.

Замечательно, фейс-контроль я прошел. Прячу удостоверение, прохожу. Небольшая рыжая собачка, похожая на лису, разрывается, но трусливо боится подойти ближе.

— Жуля, фу! Прекрати! — ругает ее старушка. — Проходите, она только звонко лает, но не кусается.

Иду за старушкой. Проходим на открытую веранду – она же летняя кухня. Все старенькое, деревянное, но чистенько, на шкафах вместо дверцы – цветастые занавесочки, такая же скатерть на круглом столе, пионы в вазе. Миленько.

— Присаживайтесь, — указывает на стул, ставя железный чайник на плиту. Чаи со старушками распивать я не собирался, но это необходимая процедура, иначе откровенного разговора не получится. А мне нужна подробная информация. То, чего нет в сухой статистике и фактах из выписок дел отца Василисы.

— Вы какое варенье предпочитаете? Вишневое или яблочное?

— Вишневое, — терпеливо жду, когда старушка организует чай, рассматриваю двор. На столе появляются пряники, сушки, сахар, варенье, фарфоровые чашки с блюдцами – раритет, но уютно. — Это ежевика у вас? — указываю на куст рядом с верандой. Нет, у меня есть дела поважнее ежевики, но старушку надо расположить.

— Да. Не уродилась в этом году, мало ягод. Огнёвка одолела, уж не знаю, как бороться, — отмахивается старушка. Я ни хрена не понимаю, но киваю с умным фейсом. Старушка наливает нам чаю из фарфорового чайника и, наконец, садится за стол. — Валентина Ивановна, — представляется она. Киваю.

— Валентина Иванова, расскажите мне про вашего соседа. Так сказать, дайте устную характеристику, — начинаю я.

— Так что рассказывать? У вас на него этих характеристик должно быть много. Ничего не изменилось: как был наркоманом и алкашом, так и остался. Последнее время, правда, мутные люди возле него крутятся, а так нажрётся и орет, как резаный, на весь двор. Участковый уже рукой махнул, на вызовы не приезжает даже. Вы уж разберитесь.

— Обязательно разберёмся, — киваю.

— Так, а что он натворил опять?

— Валентина Ивановна, я новый сотрудник в вашем районе и почти ничего про вашего соседа не знаю. Голые факты на бумажках мало о чем говорят. Вы мне расскажите, давно ли он здесь проживает, с кем проживает, с кем общается, чем дышит.

— Ой, сынок, я-то рассажу, достал он меня. Но учти, ничего подписывать не буду и в отделение не пойду, — строго сообщает мне.

— Только между нами, Валентина Ивановна, — киваю, улыбаясь. В этом и весь наш народ – знают много, но ничего не подтвердят, при случае никто не хочет быть крайним.

— Да что рассказывать… — бабуля шумно отпивает чая, косясь на мою чашку. Тоже пью чай, съедая ложечку варенья и вызывая одобрительную улыбку старушки. — Когда я сюда переехала, в этом доме жила Ирочка с дочкой. Этот наркоман в тюрьме сидел. Ирочка такая хорошая женщина была. Жили плохо, но она старалась, на двух работах работала, огород сажала. Васька… Дочка ее Василиса, — поясняет мне женщина, — предоставлена сама себе, но хорошая девочка, воспитанная. Другие носились по улицам, как угорелые. А Васька то огород поливает, то двор метет, то стирает, матери помогает. Денег им не хватало, конечно. Ирина зарабатывала немного, на двоих хватало бы, если бы не долги этого наркомана. Он сидит, а Ирка за его дурь платит. Сдался он ей. Ей тогда надо было с ним разводиться, дом продавать и уезжать. А она, как умышленная, ждала его из тюрьмы, передачки возила за сотни километров. Дура, что с нее взять, — отмахивается старушка.

Киваю. Представляю Василису маленькой девочкой. Мой грудной спазм прогрессирует, становится тяжелее.

— Я ей говорила, пытаясь вразумить, что такие мужики не меняются. Ну кто же меня слушал. Он, видите ли, изменился, осознал, письма ей красивые пишет, обещает, что вернется и хорошо все будет, — сжимает губы Валентина Ивановна. — Я, конечно, помогала им, как могла. За Василисой присматривала, яички домашние давала, молока от козы свежего. Чем могла в общем.

— И где сейчас его семья?

Я, конечно, знаю, где они. Ирина – на кладбище, Василиса – в усадьбе, но мне нужно больше подробностей.